13/2/1862 Сайго снова оказался в центре японской
политики. В течение нескольких дней после своего возвращения в Кагосима
он встретился со всеми главными политическими лидерами, а затем и с
самим Симадзу Хисамицу, отцом даймё и реальным правителем княжества. Это
было возвращение к власти, на которое Сайго открыто надеялся, но оно
обернулось для него полной катастрофой. Сайго так упорно противостоял
Хисамицу, что 6/4 его обвинили в злостном неповиновении. 10/6 он снова
был отправлен в ссылку, на этот раз на отдаленный остров Токуносима. Что
произошло? Почему взлет Сайго так быстро сменился падением?
Возвращение
было вызвано политическими амбициями Хисамицу. В конце 1861 года
Хисамицу начал разрабатывать план использования вооруженных сил для
ускорения реформы сёгуната. Хисамицу не хотел свержения сёгуната или
радикального изменения общественного порядка, а всего лишь стремился к
тому, чтобы упрочить влияние Сацума в рамках существующей политической
системы. Его план, основанный во многом на предложениях Нариакира,
сделанных им в 1858 году, состоял в том, чтобы нанести визит в Киото с
большим воинским контингентом и получить указ императора на проведение
ключевых реформ в сёгунате.
Хисамицу хотел, чтобы Хитоцубаси
Кэйки был назначен опекуном молодого сегуна, а Мацудайра Сунгаку получил
должность специального политического советника. Он также хотел, чтобы
императорский двор избрал группу даймё, которые будут представлять
императора перед лицом сегуна. Кроме того, он хотел, чтобы сёгун посетил
Киото для урегулирования внешнеполитических вопросов. Заручившись
поддержкой императорского декрета, можно будет представить все дело так,
будто бы эти реформы являются волеизъявлением императорского дома, а не
простым расширением власти даймё за счет сёгуната.
Радикальные
сторонники императора были главной частью плана Хисамицу. Его визит в
Киото отчасти был вызван лоялистами из Сацума, которые требовали
предпринять конкретные действия для защиты императора. Хисамицу также
понимал, как угроза террористического насилия способна повлиять на
сёгунат. В своей переписке с императорским двором он отмечал, что
восстание лояльных императору самураев будет грязным, но в то же время
эффективным способом изменить политику сёгуната. Но Хисамицу не
испытывал никакого интереса к политической программе лоялистов. Он хотел
добиться расширения влияния Сацума в рамках существующей политической
системы, а не возвращения прямого императорского правления. Он также не
имел никакого желания способствовать нереалистичным ожиданиям в области
внешней политики. Радикальные сторонники императора призывали к
немедленному насильственному изгнанию иностранцев, но при этом они не
несли никакой практической ответственности за государственные дела и не
имели ни малейшего представления о реальной политике. Хисамицу, как
потенциальный член новой правящей клики, не мог поддерживать такие
опасные, непрактичные идеи. Ему были не нужны вспышки насилия и
терроризма, которые могли повредить деликатным переговорам. Однако в то
же время Хисамицу не хотел отталкивать от себя радикальных лоялистов.
Ему требовалась их ярость, чтобы оказывать давление на сёгунат.
Стратегия Хисамицу была основана на искусном затемнении. Хотя Хисамицу
использовал императорский двор для продвижения интересов Симадзу, при
этом он хотел выглядеть как сторонник императора.
В этих условиях
Окубо убедительно выступал за возвращение Сайго. Ни один другой вассал
княжества Сацума не пользовался таким доверием среди сторонников
императора. Сайго уважали не только его соотечественники из Сацума, но и
лоялисты-радикалы во всей Японии. Кроме того, он много времени провел в
Киото и его хорошо знали при императорском дворе. Окубо утверждал, что
Сайго сможет объединить княжество и держать под контролем радикальных
самураев.
С помощью этих аргументов Окубо добился возвращения
Сайго из ссылки, но с момента своего прибытия в Кагосима тот столкнулся с
тяжелейшей задачей. Ему нужно было держать под контролем сторонников
императора, хотя план Хисамицу не поддерживал их программу. Ему также
требовалось восстановить свое влияние в национальной политике после
трехлетней ссылки. С самого начала почва под его ногами была крайне
неустойчивой. 13/2, когда Сайго встретился с ключевыми политическими
лидерами княжества, чтобы обсудить с ними намеченный визит в Киото, он
отчитал их за плохую подготовку. Что они будут делать, спросил он, если
императорский двор никак не прореагирует на требование Хисамицу? Они
будут сидеть в Киото год или два, ожидая ответа? Как они намерены
действовать в том случае, если сёгунат заключит союз с иноземцами и
отправит военные корабли? Окубо, как и остальные собравшиеся самураи,
ничего не мог ему ответить. У них не было никаких планов на случай
решительной реакции сёгуната. Сайго был потрясен. Княжество, писал он
позднее, управлялось неразумными детьми, преисполненными благими
намерениями, но в то же время опьяненными властью.
Сайго был
столь же прямолинеен, когда двумя днями позже он встретился с Хисамицу.
Хисамицу, заметил Сайго, придерживался взглядов Нариакира, но в отличие
от своего единокровного брата он не смог заручиться поддержкой других
даймё. Сайго предложил Хисамицу прикинуться больным и отложить отправку
посольства. Сайго был особенно обеспокоен тем, что радикалы могут
трактовать этот визит как призыв к революции. Что, если в отсутствие
Хисамицу в Сацума начнутся волнения? Что, если появление посольства в
Киото спровоцирует бунт?
Наблюдения Сайго были одновременно
точными и анахроничными. Опасение Сайго по поводу того, что сёгунат
может заручиться иностранной поддержкой, на несколько лет предвосхитило
появление в штабе сёгуната французских военных советников. Его страхи
из-за кровопролития в Киото предсказали разгул насилия 1863 и 1864
годов. А его опасение по поводу того, что посольство Хисамицу может
разжечь беспорядки в Сацума, оказалось вполне оправданным. В 1864-м
радикальные лоялисты на самом деле спровоцировали вспышку гражданской
войны в двух крупных княжествах, Мито и Тёсю. Однако в то же самое время
Сайго серьезно недооценивал масштаб упадка сёгуната. Испытав на себе
мощь и ярость чистки Ии, он по-прежнему считал сёгунат грозной, хотя и
непривлекательной силой. Однако после убийства Ии ни один из чиновников
сёгуната не проявил желания продолжить его миссию. Находясь в ссылке,
Сайго отпраздновал смерть Ии, но он не осознавал, насколько серьезно
деградировала власть сёгуната после его убийства.
В то время как
Сайго мог недооценивать слабость сёгуната, Хисамицу оценивал ситуацию
достаточно трезво. Он прекрасно осознавал, насколько уязвим и податлив
теперь сёгунат для внешнего давления. Хотя Хисамицу выслушал аргументы
Сайго, он остался при своем мнении, согласившись только перенести свое
отбытие с 25/2 на 15/3. Разочарованный и уставший, Сайго отправился на
горячие источники Ибусуки, расположенные в двадцати пяти милях к югу от
Кагосима, чтобы заняться лечением больных ног. Он считал себя
освобожденным от всех обязанностей.
Окубо по-прежнему был убежден
в том, что Сайго может сыграть важную роль в посольстве Хисамицу,
несмотря на их напряженную встречу 13/2. В начале 3/1862 Окубо посетил
Сайго в Ибусуки и попросил его совершить поездку по Кюсю, чтобы выяснить
настроения самураев. После этого он должен был дождаться Хисамицу в
Симоносэки и далее сопровождать своего господина в его путешествии в
Киото. Сайго согласился и после получения официальных распоряжений 3/13
покинул Кагосима.
Сайго прибыл в Симоносэки 22/3 и был поражен
оказанным ему приемом. Самураи со всей Японии встречали его с уважением,
граничившим с поклонением. Когава Кадзутоси, самурай из княжества Ока,
расположенного на севере Кюсю, восторженно отзывался о своей встрече с
Сайго. Это был тот самый Сайго, писал он, который бросился в море вместе
с Гэссё, но выжил. Ему нет равных по отваге и стремлению к великим
делам, но он очень скромно относится к своему лидерству. Испытываешь
прилив воодушевления, писал Когава, когда находишься в присутствии
такого мужественного и несгибаемого человека. Собравшиеся радикалы
упрашивали Сайго возглавить их, и Сайго был почти опьянен тем почтением,
которое они ему оказывали. После непростой аудиенции с Хисамицу Сайго
было приятно почувствовать, что его уважают и ценят. Самураи планировали
отправиться в Киото и использовать визит Хисамицу как стартовую точку
для восстания против сёгуната. Однако долг Сайго, как вассала Сацума,
обязывал его их удержать, чтобы уличные бои не помешали выполнению
миссии Хисамицу. Не дожидаясь прибытия Хисамицу и не получив разрешения
покинуть Симоносэки, Сайго отплыл в Осака, а оттуда по суше направился в
Киото.
27/3 Сайго прибыл в Осака и начал встречаться с самураями
и ронинами (самурай, не имеющий господина) со всей Японии. Он был
поражен их искренностью и энтузиазмом. Они принадлежали, писал он
позднее, к тому типу людей, «с которыми я буду рад погибнуть в бою». Они
все были солдатами, оказавшимися в «смертельной местности», людьми,
которые оставили свои дома и семьи, чтобы служить Хисамицу и его великой
цели. Сайго чувствовал, что он не сможет помочь этим людям, не
присоединившись к ним.
Вряд ли Сайго, который 13/2 отчитал Окубо
за плохо продуманную стратегию, был в восторге от планов радикалов. Их
стратегия позволяла быть уверенным только в том, что многие хорошие люди
погибнут. Но Сайго был тронут их беззаветной преданностью общему делу.
Разработать плохую стратегию — значит обречь себя на поражение, но
полный отказ от стратегии во имя более высоких мотивов, по мнению Сайго,
являлся образцом безупречного поведения. Его упоминание «смертельной
местности» было мрачным и в то же время красноречивым. Как заметил
знаменитый китайский стратег Сунь-Цзы, в «смертельной местности» можно
выжить, только встретив лицом к лицу свою смерть. Соблазненный
благородными мотивами их безнадежного дела, Сайго не смог сопротивляться
просьбам радикальных лоялистов и согласился их возглавить. 3/1862 мысли
и поступки Сайго сверхъестественным образом предопределили его смерть
на склонах Сироя-ма, случившуюся через пятнадцать лет. и в 1862, и в
1877 годах он был захвачен преданностью, искренностью и энтузиазмом
людей, чьи планы были эффектными, самоубийственными и наивными.
Поскольку
Сайго покинул Симоносэки без разрешения, его действия вызвали
подозрения. Если бы он лично объяснил свои мотивы Хисамицу, то,
возможно, ему удалось бы развеять беспокойство своего господина. К
несчастью, когда 6/4 Хисамицу прибыл в Киото, он узнал о действиях Сайго
из вторых и третьих рук, а именно от Хирано Киниоми, Каэда Нобуёси и
Идзити Сада-ка. Каэда был направлен в Киото, чтобы разведать ситуацию
перед визитом Хисамицу. Он не встречался с Сайго, но слышал о его
деятельности от Хирано Киниоми, вассала княжества Фукуока, который
помогал вытащить Сайго из залива Кагосима. Хирано был рьяным противником
сёгуната: он выступал за то, чтобы взять штурмом укрепления сёгуната в
Киото, Осака и Хиконэ, а затем начать решительное наступление на Эдо.
Хирано, который сопровождал Сайго от Симоносэки до Киото, был убежден в
том, что Сайго полностью разделяет его взгляды. Он рассказал об этом
Каэда, а тот, в свою очередь, передал его слова Хисамицу. Для Хисамицу
это была тревожная новость. Сайго должен был завоевать доверие
радикалов, чтобы держать их под контролем, но доклад Каэда заставил
Хисамицу задуматься о том, кто кого использует: Сайго радикалов или
радикалы Сайго. После этого Идзити Садака, вассал Сацума, исполнявший
роль доверенного лица Хисамицу в Эдо, доложил ему о том, что Сайго
сотрудничает с радикальными сторонниками императора. 5/4 Сайго подверг
Идзити критике за его позицию по внешнеполитическим вопросам. Идзити
выступал за умеренный подход к международным договорам, считая, что,
поскольку Япония не сможет быстро изгнать всех иностранцев, более
осторожный курс позволит укрепить и объединить страну и в то же время
подготовить почву для пересмотра договоров. Сайго был с этим не
согласен, и он отчитал Идзити за его «трусливую» позицию. Смириться с
договорами, подписание которых двор одобрил только под давлением, было
равносильно тому, чтобы предать двор и поддержать сёгунат. Когда Идзити
передал этот разговор Хисамицу, тот пришел в ярость. Хисамицу сам считал
изгнание иностранцев невозможным, так что Сайго косвенно приравнял
позицию своего господина к антиимперской трусости. Более серьезным было
то, что разговор Сайго с Идзити носил частный характер, и поэтому его
нельзя было рассматривать как простую уловку, позволяющую держать под
контролем самых безрассудных лоялистов. Наихудшие подозрения Хисамицу
теперь подтвердились: Сайго был опасным и ненадежным. Без долгих
раздумий Хисамицу приказал его арестовать.
Окубо и Сайго были
ошеломлены реакцией Хисамицу. Окубо чувствовал себя униженным. Он
добился возвращения своего друга, но он же подготовил почву для его
свержения. Окубо пытался обсудить дело Сайго с Хисамицу, но господин
остался непоколебимым. Охваченный гневом и отчаянием, Окубо предложил
совершить двойное самоубийство. Сайго отказался, использовав ту же
логику, которая остановила его руку тремя годами ранее: самурай
существует для того, чтобы служить, а мертвый самурай уже никому не
послужит. Окубо должен жить, чтобы выполнить свою великую миссию
служения императору. Окубо, который восстановил свою честь после того,
как предложил умереть, принял аргумент Сайго. Сайго предстояло встретить
гнев Хисамицу в одиночестве.
Хотя Хисамицу издал приказ об
аресте Сайго, чиновники княжества не торопились задерживать человека с
его репутацией и положением. Охваченный раздражением, Хисамицу отправил
Сайго под конвоем из Осака в порт Ямагава. Здесь Сайго ожидал около двух
месяцев, когда Хисамицу примет окончательное решение относительно
обвинений и приговора. В конце концов Сайго был обвинен по четырем
статьям: тайный сговор с ронинами, подстрекательство вассалов, создание
помех для визита Хисамицу и отбытие из Симоно-сэки без разрешения. В
качестве наказания 6/6 он снова был приговорен к ссылке, на этот раз на
маленький островок Токуносима, расположенный к югу от Ама-миосима. Сайго
отплыл из Ямагава 11/6, но из-за неблагоприятного ветра его корабль был
вынужден вернуться в порт, а затем, на протяжении дальнейшего пути,
сделать еще несколько остановок. Наконец, 5/7/1862 Сайго прибыл в
деревушку Вания, расположенную на северной оконечности Токуносима.
Снова
оказавшись в ссылке, Сайго был охвачен отчаянием и острым ощущением
того, что его предали. Он излил свои чувства в серии писем, адресованных
его другу Коба с Амамиосима: «Даже те люди, которых я считал своими
родственниками, заклеймили меня как преступника, даже не попытавшись
узнать истину. Все мои друзья были убиты. К кому мне теперь обратиться?»
Утверждение Сайго о том, что все его друзья были убиты, являлось
сильным преувеличением. После ареста Сайго Хисамицу инициировал активные
действия против радикалов, и 24/4 самураи из Сацума ворвались на
собрание лоялистов, которое проходило в Фусими, возле Киото. Были
обнажены мечи, и в результате состоявшейся стычки погибло несколько
лоялистов из Сацума. Сайго был потрясен этой трагедией, но погибшие
доводились ему знакомыми, а не близкими друзьями. Одного из его друзей,
Мурата Синпати, Хисамицу отправил в ссылку на соседний остров
Кикайгасима, но Мурата оставался в добром здравии вплоть до 1877 года,
когда он, вместе с Сайго, принял смерть на склонах Сирояма. Но
преувеличенное утверждение Сайго о том, что все «друзья были убиты», на
самом деле достаточно точно отражало его настроение. Он видел вокруг
себя только подлость, вероломство и злой рок. Однако Сайго не помышлял о
самоубийстве. Для него было бы неправильно, объяснял он Коба, убить
себя из гнева или отчаяния. Вместо этого он намерен смириться со всем,
что уготовано для него судьбой. Но Сайго уже почти не надеялся
когда-нибудь еще увидеть главные острова. Если все пойдет прахом и
разразится война, размышлял он, то тогда еще есть шанс на то, что через
несколько лет его вернут назад. Но, скорее всего, он проведет в изгнании
всю оставшуюся жизнь. Это будет нетрудно, заявлял он, поскольку
национальная политика теперь вызывает у него только отвращение.
Семья
Сайго находилась поблизости, на Амамиосима, и 7/1862 Айгана привезла на
Токуносима их сына Кикудзиро и новорожденную дочь Кикуко. Этот визит
вызвал у Сайго двойственные чувства. Через месяц он написал Коба, что
был рад увидеть Кикуко, но ему не хотелось бы, чтобы его семья приезжала
сюда снова. Точные мотивы Сайго нам неизвестны, но в этом письме он
называет Айгану «женщина, которая мне служит», и, судя по всему, ее
благосостояние интересовало его больше, чем супружеская близость. Пока
Сайго знал, что его жена и дети в безопасности, он не особенно стремился
к тому, чтобы их увидеть. Главная забота Сайго состояла в том, чтобы за
его семьей на Амамиосима присматривал какой-нибудь надежный человек.
Пока Сайго находился в Киото, за Айганой присматривали Коба и Току, но
теперь срок пребывания Коба на мамиосима подходил к концу, и поэтому
Сайго обратился с аналогичной просьбой к еще одному другу, Ка-цура
Хисатакэ. Хотя Кацура был направлен на остров только в конце 1861 года с
необычной двойной миссией — открыть медный рудник и организовать
береговую оборону, — семьи Сайго и Кацура были знакомы на протяжении
многих поколений. Вскоре после своего прибытия в 1862 году Кацура начал
помогать жене и детям Сайго, к примеру, покупая рулоны ткани для Айганы.
«Скажи Айгане, — просил Сайго в письме к Коба, — чтобы она успокоилась,
поскольку ей нечего бояться, пока на острове находится Кацура». Сайго
видел необходимость находиться возле своей семьи только в случае отъезда
Кацура. Согласно устной традиции, Сайго ожидал, что проведет на
Токуносима в одиночестве много лет, и поэтому начал собирать
сельскохозяйственный инвентарь, чтобы выращивать собственный урожай.
Однако
8/1862 из Кагосима на остров прибыл поли-Рцейский с новыми
распоряжениями относительно приговора. Сайго был посажен на бриг и
перевезен на Оки-1 ноэрабусима — еще один остров в архипелаге Ама-ми.
Хотя Окиноэрабусима находился на небольшом расстоянии к югу от
Токуносима, это было совершенно другое место. В отличие от Амамиосима
или Токуносима Окиноэрабусима предназначался для ссылки серьезных
преступников, людей, которые едва избежали смертного приговора. Остров
представлял собой мрачное место. По словам одного из биографов, «почва
здесь стерильна, а воздух наполнен миазмами... Это неприятное место, где
все время дует сильный ветер, поднимая высокие волны». Даже сегодня
Окиноэрабусима кажется пустынным и отрезанным от внешнего мира. Несмотря
на все попытки привлечь сюда туристов, большинство людей, прибывающих
на остров, являются государственными чиновниками из министерства
сельского хозяйства. Перевод Сайго на Окиноэрабусима казался еще более
зловещим из-за угрожающего поведения полицейского, присланного из
Кагосима. Один из свидетелей, Накахара Манбэй, позднее вспоминал, что
взгляд полицейского заставил его заподозрить, что Сайго будет убит до
того, как корабль достигнет Окиноэрабусима.
После того как Сайго
был насильно разлучен с семьей, он начал открыто сожалеть о том, что
провел с нею так мало времени. В своем первом письме с Окиноэрабусима
Сайго горевал о том, что он и Кикудзиро «расстались, словно чужие люди,
даже не узнав друг друга как следует». Разлука с детьми сделала его
вторую ссылку значительно более мучительной. «Либо из-за тяжести ссылки,
— писал он Току, — либо из-за того, что я постарел, однако на этот раз я
кажусь себе мягкотелым и слабовольным. Я постоянно вспоминаю своих
детей, и это заставляет меня страдать. Мне трудно описать свои чувства.
Это странно, поскольку я всегда считал себя человеком, который от
природы обладает сильным телом и духом». Сайго не забыл о пережитом
чувстве потери. Жестокость ссылки на Окиноэрабусима сформировала его
взгляды на преступление и наказание. Через много лет, в одном из редких
положительных отзывов о западных политических институтах, Сайго похвалил
западные тюрьмы, назвав их мягкими и цивилизованными. В отличие от
японских тюрем, они не только наказывают, но и пытаются реабилитировать
заключенного.
Они не отделяют заключенного полностью от друзей и
семьи, проявляя жалость к его изолированному положению. Поэтому, заметил
Сайго, именно западная пенитенциарная система сумела воплотить в себе
конфуцианские идеалы человеколюбия.Край земли
Сайго находился на
Окиноэрабусима с 8д/1862 по 2/1864, но о первых шести месяцах,
проведенных им на острове, почти не сохранилось никаких записей. Однако
существует подробная фольклорная история о жизни Сайго, которая является
частью местной устной традиции. Согласно самой известной версии, Сайго
прибыл в маленький порт Инобэ 14/8д/1862 и был перевезен по суше в
деревню Вадомари. Здесь управляющий островом, Цудзурабара Мотосукэ,
получил распоряжения об условиях его содержания. Цудзурабара был
озадачен. На Окиноэрабусима находилось большое количество ссыльных, но
все они могли свободно перемещаться по острову. Однако в отношении Сайго
ему было дано особое указание содержать его в «заключении» все время.
Цудзурабара не был уверен, что именно означает «заключение», но смысл
этого распоряжения явно требовал ужесточения наказания. Поскольку Сайго
прибыл на Окиноэрабусима на корабле, где имелось специальное помещение
для арестантов, Цудзурабара приказал соорудить схожую конструкцию.
Рабочие быстро построили для Сайго простую клетку с бамбуковой решеткой и
соломенной крышей. Согласно легенде, это был куб со стороною около
девяти футов, в одном углу которого размещался очаг, а в противоположном
туалет. Многие биографы отмечали, что эта конструкция напоминала загон
для крупного животного.
Сайго провел две ночи под охраной, пока
рабочие заканчивали его клетку. Затем он был переведен в свою новую
тюрьму. Крыша создавала тень, позволявшую укрываться от солнца, но
клетка стояла около моря, и ее стены не защищали от жары, ветра или
дождя, а также москитов и других насекомых. Поскольку Сайго не
разрешалось покидать место своего заключения, он не мылся и не ухаживал
за собой; его грязные и спутанные волосы начали издавать дурной запах.
Пища была ужасной, а клетка слишком маленькой для Сайго, чтобы он мог в
ней размяться. С каждым днем внешний вид Сайго заметно ухудшался.
Большой, энергичный человек, он медленно поддавался воздействию
сквозняков, недоедания и болезней.
Согласно устной традиции,
Сайго встретил свою судьбу с холодным стоицизмом. Он практиковал
дзен-буддистскую медитацию и ожидал смерти. Один из его стражников,
Цутимоти Масатэру, сжалился над ним и предложил Сайго тайком приносить
ему более качественную еду. Сайго отказался с мрачным юмором: если ты
употребляешь простую пищу, заметил он, твое тело не изменится слишком
сильно после смерти. Цутимоти, согласно легенде, был поражен тихой
решимостью Сайго, и ему все меньше хотелось наблюдать за его медленным
угасанием. Он обратился к Цудзурабара с просьбой пересмотреть свою
интерпретацию указаний Хисамицу. Заключение, утверждал Цутимоти, совсем
не обязательно должно означать открытую клетку: это может быть любое
маленькое, простое строение, даже домик. Цудзурабара согласился: он
получил указание ограничить передвижение Сайго, а не убить его. Цутимоти
сразу же начал работать над сооружением простого домика, и в конце
10/1862, после двух месяцев, проведенных в клетке, Сайго был помещен под
домашний арест.
Нет никаких документов, способных подтвердить
эти истории, чей уровень детализации позволяет предположить, что над их
украшением поработало не одно Поколение пересказчиков. Однако в этих
отчетах нет ничего заведомо фальшивого. Они скорее усиливают о, что нам
достоверно известно о ссылке Сайго. Накахара опасался за жизнь Сайго
перед его отбытием, а рам Сайго позднее писал о том, что его перевели из
«зашпочения» в «комнату». Легенда о клетке под открытым небом
достаточно правдоподобно связывает эти более надежные отчеты. Мы также
знаем из более поздних писем и стихов Сайго о том, что у них с Цутимоти
сложились близкие и прочные отношения. Цутимоти относился к Сайго с
уважением, граничившим с поклонением, и он с готовностью поддерживал его
самые непрактичные идеи. Например, 7/1863 Сайго, хотя официально он
по-прежнему находился под домашним арестом, решил построить корабль и
отплыть в Сацума. В начале этого месяца английские военные корабли
обстреляли Кагосима в ответ на атаку четырех британских подданных
самураями из Сацума, и Сайго рвался домой, чтобы сражаться за свое
княжество. Цутимоти, который воспринял эту идею с полной серьезностью,
продал раба и использовал свои личные сбережения, чтобы начать
строительство корабля для Сайго. Однако этот непрактичный план так и не
был осуществлен. Битва, известная в Японии как «Сацума — Английская
война», продолжалась один день. Хотя целые кварталы Кагосима были
уничтожены огнем, силам Сацума удалось серьезно повредить один из семи
британских кораблей, и две стороны тихо договорились мирно урегулировать
конфликт.
Сайго считал Цутимоти образцом преданности и от ваги, а
также называл его «человеком справедливости». Он заявил, что если
иностранные военные корабли подойдут к Окиноэрабусима, то они с Цутимоти
будут биться до последнего. В стихотворении Сайго утверждал, что
Цутимоти настолько скромен в привычках и решителен в своей преданности,
что он преодолевает границу между жизнью и смертью. Это счастье, писал
он своим дядям, иметь такого друга. Связывающие их узы сохранились и
после окончания срока заключения Сайго на острове. Цутимоти посвятил
себя реализации одной из идей местного развития, предложенной Сайго:
совместного использования резервного зернохранилища и программы
принудительных сбережений. В 1863 году Сайго высказался за то, чтобы
местные крестьяне откладывали часть их урожая в резервное
зернохранилище. Этот принудительный вклад должен приносить им доход 20
процентов в год. Крестьяне могли получить причитающиеся им проценты
только в кризисной ситуации, такой, как неурожай или чрезвычайное
происшествие, но на основную часть вклада они получали полное право по
истечении пяти лет после открытия счета. Этот план отражал донкихотский
синкретизм Сайго. Название, выбранное Сайго для этих зернохранилищ,
сасё, было древнекитайским выражением, а сам план основывался на
конфуцианских идеях великодушного деспотизма. Но высокая процентная
ставка демонстрирует еще одного Сайго — осведомленного о рыночных силах и
своекорыстии. Десятилетием позже Цутимоти, который в конечном итоге
стал мэтром Вадомари, попытался реализовать план Сайго. Это оказалось
сложным: сасё требовало больших вложений капитала, отсутствовавшего на
нищем острове. Но Сайго вмешался, чтобы помочь своему старому другу. Он
оказал давление на министра финансов и губернатора Кагосима, чтобы они
простили островитянам задолженности по налогам. С помощью Сайго Цутимоти
сумел превратить сасё в доходный, если не процветающий финансовый
институт. Связь Сайго с Цутимоти была характерным примером его отношений
со своими последователями. Сайго вызывал страстную, порой слепую
преданность, потому что он относился к своим последователям с
благородством и уважением.
Мы не знаем достоверно, доводилось ли
когда-нибудь Сайго сидеть в клетке под открытым небом или нет, но
легенда настолько убедительна, что островитяне воплотили ее в бетоне и
бронзе. В центре Вадомари, в маленьком парке, расположенном сразу за
главной торговой улицей, находится памятник, изображающий Сайго в
клетке. Клетка построена в соответствии с местными традициями, и
бронзовый Сайго сидит внутри нее, сильный, спокойный и уравновешенный.
Эта статуя представляет собой поразительный пример силы воздействия
славы Сайго. Находясь в Вадомари, кажется абсурдным спрашивать, сидел ли
Сайго когда-нибудь в клетке, поскольку вот он, перед вами, — физически
осязаемое воплощение самурайской решимости. Поблизости также находится
часовня, посвященная вкладу Сайго в островную культуру. Эти памятники на
Окиноэрабусима позволяют понять, насколько путающей была репутация
Сайго, причем не только для его противников, но и для него самого. Сайго
стал легендой еще при жизни, и он прекрасно знал о том, с каким
почитанием к нему относятся. Еще в начале 1863 года он считал свою славу
вдохновляющей й в то же время смешной.
В своем первом письме с
Окиноэрабусима Сайго кратко упоминает некое «заключение», а затем с
гордостью описывает свой интеллектуальный рост. «Меня не беспокоят
повседневные дела, и благодаря этому я могу полностью посвятить себя
учебе, — писал он. — Похоже, что если я и дальше буду учиться в том же
темпе, то скоро стану настоящим ученым». Сайго использовал свое
заключение как возможность учиться. Он занимался каллиграфией и
выработал более зрелый стиль: его почерк стал более плавным, с четкими,
жирными мазками. Сайго прочел много книг по китайской и японской
философии. Вместе с товарищем по ссылке, Кавагути Сэппо, он переписал
все шесть томов избранных эссе Хосои Хэйсю. Сайго также много читал из
китайской классики, особенно поэзии.
Кроме того, Сайго стал
плодовитым поэтом. Хотя он использовал несколько поэтических форм,
наибольшее предпочтение он отдавал классическому китайскому стилю. Одно
из самых известных его стихотворений, «Размышления в тюрьме», написано в
китайском стиле рисси, который имеет строгие правила в отношении
количества слов и параллелизма. Для Сайго эти правила были скорее
помощью, чем ограничением. Сайго обнаружил, что через классическую
китайскую поэзию он может связать свой личный опыт с универсальными
нормами и историческими событиями:
Днем человек наслаждается
благосклонностью своего господина, Но ночью он раздавлен и попран, как
жертва чистки Цинь Ши-хуанди. Превратности нашей судьбы похожи на смену
дня и ночи. Подсолнух поворачивается к солнцу, будто бы свет его никогда
не померкнет. Так и я сохраняю свою верность, даже если удача мне
изменила Мои дорогие друзья из столицы все теперь призраки. Ссыльный на
далеком южном острове, я единственный выжил. Жизнь, как и смерть,
несомненно, дарована нам небесами. Я прошу лишь о том, чтобы мое сердце и
душа оставались на земле ради защиты его величества.
Здесь Сайго
связывает свою преданность и решимость с природой и человеческой
историей. Безропотно принимая все, что уготовано для него судьбой, он
поворачивается лицом к императору так же послушно, как подсолнух
поворачивается к солнцу. Он также связывает себя с жертвами чистки
императора Цинь Шихуанди, основателя династии Цинь, который, согласно
легенде, при подавлении волнений в 213 г. до н. э. закапывал живьем
ученых-конфуцианцев и сжигал все книги, за исключением текстов,
посвященных медицине, сельскому хозяйству и предсказанию будущего.
Избранная
Сайго поэтическая форма содержала в себе скрытое политическое
заявление. Многие радикальные сторонники императора считали, что
китайский язык и китайская мысль загрязняют оригинальные японские
ценности. Среди лоялистов было принято писать стихи исключительно на
японском. Некоторые из них даже старались не использовать китайские
иероглифы, играющие ключевую роль в японской системе письменности. Но
Сайго, хотя он и был рьяным японским шовинистом, любил китайскую поэзию.
Его мировоззрение было тесно связано с общим восточно-азиатским каноном
китайской классики. Однако его любовь к древнекитайской культуре не
вызывала в нем уважения к современному Китаю. Называя нищих обитателей
Амамиосима «волосатыми китайцами», он тем самым, конечно же, хотел
выразить свое презрение, Этим он походил на своих современников из
Англии, которые восторгались античной греческой культурой, но в то же
время с презрением относились к грекам девятнадцатого века.
Несмотря
на то что официально он находился в заключении, Сайго стал учителем,
пользующимся любовью своих учеников. Он начал проводить регулярные
занятия еще 4/1863, всего лишь через несколько месяцев после того, как
его, согласно устной традиции, перевели из клетки под домашний арест.
Основную часть его учеников составляли сыновья местных чиновников, среди
которых был и сын начальника полиции острова Мисао Танкэй. Несмотря на
статус заключенного и относительную краткость своего пребывания, Сайго
оказал долговременное воздействие на Окиноэрабусима. Местные жители до
сих пор свято верят в то, что благодаря Сайго их дети являются
необычайно прилежными в учебе и хорошо образованными для такого бедного и
отдаленного острова.
В письмах Сайго не обсуждал свою
преподавательскую деятельность, но до нас дошли некоторые записи,
оставшиеся от его индивидуальных занятий с Мисао Танкэй. Сайго обучал
Мисао по самым простым текстам из китайской классики. Его подход был
общепринятым: изучение конфуцианства в интерпретации Чжу Си и
использование сунских терминов при обсуждении трудов Мэнцзы. Но голос
Сайго отчетливо различим даже в записях Мисао по Мэнцзы. Он уделял
особое внимание пересечению границы между жизнью и смертью. Главным
условием полноценной жизни, утверждал он, является осознание того, что
смерть неизбежна, непредсказуема и поэтому неважна. Только научившись
игнорировать «мысленное различие» между жизнью и смертью, мы сможем
понять нашу небесную природу, небесные принципы и небесную волю.
Примечательно, что в оригинальной выдержке из Мэнцзы смерть не
упоминается, и этот фрагмент можно трактовать как пример
оптимистического взгляда Мэнцзы на природу человеческих существ, от
природы наделенных моралью и добром. Сайго разделял этот оптимизм, но с
одним мрачным дополнением: только перестав бояться мерти, мы можем жить в
гармонии с небесами.
В начале 1864 года Сайго написал
безмятежное новогоднее письмо своим дядям из Кагосима. «Я процветаю на
этом крохотном острове», — заявлял он. У Сайго было около двадцати
учеников. В течение дня он учил их простому чтению, а вечером объяснял
им тексты. Благодаря своему заключению, шутил Сайго, он становится
достаточно образованным человеком. Сайго не упоминает о возвращении в
Кагосима и ни на что не жалуется. Он не просто избежал смертного
приговора — он научился радоваться жизни, находясь в самой суровой
ссылке. Как и на Амамиосима, Сайго доказал, что он может чувствовать
себя счастливым даже в самой безнадежной ситуации. В тюремной камере на
отдаленном острове, где воздух «наполнен миазмами», он создал сообщество
из преданных учеников и верных друзей. Но его счастье было недолгим.
Главная | 
