Сайго и война на юго-западе Сельский политик

Люди, покинувшие правительство Мэйдзи в 1873 году, были объединены своей антипатий к Окубо и его политике, но они не имели общей политической программы. Итагаки стремился вернуть себе политическую власть, и он использовал нарождавшееся движение за народные права как средство для построения политической карьеры. Вместе с самураями из родного Тоса Итагаки начал кампанию за народное собрание, используя западную идею представительного правительства для оказания давления на государство Мэйдзи. Хотя приверженность Итагаки демократическим идеалам была своекорыстной, его вклад в японскую политику был огромным: он создал то, что стало первой японской политической партией. Это, Соэдзима и Гото поставили свои подписи под меморандумом Итагаки, требующим созыва совещательной ассамблеи, но только Гото продолжил свое участие в движении за народные права. Соэдзима покинул Японию, чтобы совершить путешествие в Китай, а позднее вошел в состав правительства в качестве советника. Это вернулся в Сага и возглавил «Сэйканто», фракцию недовольных самураев, выступавших за войну в Корее. Члены «Сэйканто» обещали напасть на Корею даже без правительственного одобрения, и в феврале 1874 года токийское правительство направило в Сага войска, чтобы занять столицу префектуры и предупредить неприятности. Это спровоцировало атаку нескольких самурайских фракций, в том числе и «Сэйканто», и к середине февраля Сага была охвачена гражданской войной. Но мятежники находились в безнадежном меньшинстве, и их восстание продлилось всего лишь две недели. Это был схвачен, быстро осужден и казнен. Его отрубленная голова была выставлена для всеобщего обозрения.

Сайго выбрал свой собственный путь. Он отклонил просьбу Это оказать ему помощь в восстании в Сага и не проявил никакого интереса ни к движению за народные права, ни к государственной службе. В июне 1873 года Сайго написал о том, что он оставляет «бурные, мутные воды» ради чистой воды, и сохранял твердую решимость не участвовать в политической борьбе. Но его давнее желание уйти из политики теперь было неосуществимым. Он стал легендарной фигурой, и каждый его поступок был наполнен для окружающих политическим смыслом. Беспокойная политическая обстановка в Сацума усилила значение отставки Сайго, и, вернувшись в Кагосима в ноябре 1873-го, он столкнулся с глубоко парадоксальной ситуацией. Сайго поддержал многие самые смелые реформы правительства Мэйдзи, включая замену самурайского содержания долговыми обязательствами и создание армии, основанной на всеобщем призыве. Теперь самураи Сацума, возмущенные этими реформами, смотрели на Сайго как на образец традиционных добродетелей и символ сопротивления центральным властям. Как член токийского правительства, Сайго с презрением относился к распространению местнических настроений в Кагосима, но теперь эти самые силы объявили себя его верными сторонниками.

Ввиду последующей роли Сайго в «войне на юго-западе» историки самым тщательным образом изучали его слова и поступки в поиске признаков того, что он планировал бросить вызов государству Мэйдзи. Хотя нет никаких сомнений в том, что Сайго был сильно обижен на правительство Мэйдзи, только самая односторонняя интерпретация существующих фактов позволяет поддержать версию, согласно которой он, на протяжении всего периода пребывания в Кагосима, готовился к восстанию. Вместо этого Сайго, судя по всему, предавался своим любимым занятиям: рыбалке, охоте и играм с детьми. Большую часть времени он проводил в Хинатаяма, избегая прямого участия в политике. Невестка Сайго, Иваяма Току, описала в своих воспоминаниях, как старательно Сайго пытался избавить себя от политических забот:

«Многие люди прибывали из Кадзики, чтобы нанести Сайго визит в Хинатаяма. Но по какой-то причине Сайго не предпринимал никаких усилий для того, чтобы встретиться с ними. Это было тяжело для нас, поскольку мы знали, что они проделали долгий путь. Я не думаю, что такие глупые женщины, как мы, были способны понять хотя бы часть тех чувств, которые испытывал Сайго. Когда Сайго был дома один, он курил длинную трубку и полностью уходил в свои мысли, так что со стороны казалось, будто он спит. Только теперь, сложив все вместе, я понимаю, что, оставаясь один дома, он тихо размышлял об окружающем мире. Конечно же, я даже не могу себе представить, о чем он думал».

Согласно Иваяма, Сайго развлекался играми с местными детьми и изготовлением соломенных сандалий, которые он надевал на охоту. Постоянным взрослым спутником Сайго в Хинатаяма был Наоён, борец сумо, регулярно отправлявшийся вместе с ним на охоту и рыбалку.

Достоверность этого удивительного образа Сайго подтверждают и другие источники, такие, как письма британского врача Уильяма Уиллиса, который возглавлял медицинскую школу в Кагосима. В июле 1874 года Уиллис написал: «Я ожидаю, что сегодня ко мне в дом придет бывший главнокомандующий вместе со своими мальчиками (маленькими друзьями), и собираюсь показать им, как волшебный фонарь отбрасывает разнообразные тени. Надеюсь, что это их позабавит». Это мало похоже на поведение человека, готовящего к сражению повстанческую армию. Письма Сайго за тот период тоже свидетельствуют о том, что он добровольно отошел от политики. В апреле 1875-го в письме своему двоюродному брату Ояма Ивао Сайго благодарит его за то, что тот прислал ему собачий ошейник, а затем просит прислать еще шесть таких же ошейников, но только на три с половиной дюйма длиннее. Затем Сайго мимоходом замечает, что, судя по всему, Пруссия и Франция приближаются к войне. Сайго оставался в курсе последних событий во внутренней и международной политике, но уделял значительно больше внимания своим охотничьим собакам.

Регулярное участие Сайго в общественной жизни ограничивалось его связью с «Сигакко», системой частных школ, основанной в 1874 году. Эти школы создавались для того, чтобы направить в конструктивное русло энергию молодых солдат, которые в 1873-м ушли в отставку вместе с Сайго. «Сигакко» имела два основных отделения: пехотное, которое возглавлял Синохара Кунитомо, и артиллерийское, где руководил Мурата Синпати. Учебный план был сконцентрирован на военной подготовке и китайской классике. Изначально «Сигакко» посещали менее восьми сотен студентов, но за последующие два года эти школы стали влиятельным институтом в общественной и политической жизни Сацума. В каждом округе «Сигакко» были основаны свои школы, дополнявшие существующую школьную систему. Образовательная программа напоминала традиционные годзу. после полудня, когда обучение в годзу заканчивалось, отделения «Сигакко» собирали местную молодежь для учебы и военных занятий, а вечером ученики собирались снова для дебатов.

Сайго был широко признан как политический лидер «Сигакко», и провозглашенные им принципы были вывешены в каждой школе. Но активное участие Сайго ограничивалось двумя школами, не входившими в основную систему «Сигакко»: «Сётэн-гакко» и «Ёсино кайконся». Школа «Сётэнгакко», основанная в Токио в 1873 году под названием «Сюгудзуки», была посвящена солдатам, павшим в «войне Босин». Она получала финансовую поддержку от ветеранов Сацума, которые передавали в дар школе свои награды за доблестную службу; например, ежегодный вклад Сайго составлял 2000 коку, Ояма Цунаёси (губернатор провинции Кагосима) давал 800 коку, а Кирино Тосиаки — 200 коку. Когда в 1873 году Сайго оставил правительство, школа «Сюгудзуки» вместе с ним переехала в Кагосима и взяла себе новое имя. Образование в «Сётэнгакко» было сосредоточено на военном деле, но в учебный план входила и китайская классика, а также английский, французский и немецкий языки. Школа привлекала к работе иностранных преподавателей и отправляла самых одаренных студентов учиться в Европу. Сайго принимал активное участие в определении школьной политики и вербовке инструкторов.

Упор школьной программы на иностранные языки и иностранные науки отражал своеобразный взгляд Сайго на конфуцианскую традицию. Сайго был убежден в том, что основные ценности конфуцианства являются универсальными, а не привязанными к какой-то конкретной культуре. «Главная задача правительства, — заявлял он, — состоит в том, чтобы культивировать преданность, сыновнюю почтительность, доброту и любовь», и это справедливо повсюду, даже на Западе. Хотя жители Запада не изучают «путь» по китайской классике, принципы хорошего управления являются одинаковыми в Японии, Китае и Европе. Таким образом, Сайго верил в то, что Япония может изучать конфуцианские ценности путем критической оценки западных институтов. Сайго ясно изложил свои взгляды на универсализм конфуцианства, когда он хвалил европейские тюрьмы за то, что они воплощают добродетель сострадания и идеалы древних мудрецов значительно лучше, чем японские. Сайго также осуждал Запад в конфуцианских терминах за то, что он стремится извлекать «прибыль» из неразвитых стран, вместо того чтобы великодушно направлять их к цивилизации. Сайго боялся не того, что Япония будет учиться у Запада, а того, что она научится у Запада плохим вещам и импортирует фасад западной культуры вместо скрытых добродетелей, составляющих основу ее силы. Он беспокоился о том, что Япония истощит свои ресурсы на такие «игрушки», как железные дороги, и привьет дух «фривольности» своему народу. Таким образом, Сайго обращался к конфуцианской классике как к средству подготовки студентов к трезвой оценке Запада. Обученные классическим китайским текстам и укрепленные любовью к японскому императору, студенты Сацума будут настроены на то, чтобы научиться дисциплине у пруссаков, а не праздности у французов. Именно вера в конфуцианство, как в общечеловеческое наследие, позволила Сайго надеяться на то, что Япония сумеет сохранить свои традиции и при этом занять достойное место среди мировых держав.

Школа «Ёсино кайконся», или «Общество освоения земель Ёсино», следовала совсем иной, но схожей по духу программе. Школа была названа по своему местоположению, маленькой деревушке возле города Кагосима. Студенты и преподаватели расчищали землю в окрестностях Ёсино и занимались сельским хозяйством, выращивая рис, просо и ямс (саиумаймо) на протяжении дня. Они учились по ночам, по программе, которая включала военную подготовку и китайскую классику. Сайго принимал самое непосредственное участие в строительстве и последующей работе школы. Он даже лично вникал в такие детали, как выплата жалованья плотникам, и проводил в Ёсино длительные периоды времени. Учебный план «Ёсино кайконся» совпадал с представлением Сайго об идеальном самурае — образованном, практичном и привыкшем полагаться только на себя. Школьная программа позволяет предположить, почему Сайго публично не протестовал против отмены содержания самураев в 1876 году. Он надеялся сохранить самурайское сословие за счет приучения его к экономному самообеспечению. Эти самураи будут править за счет высшей добродетели, а не наследственных привилегий. В апреле 1875 года он с энтузиазмом описывал Ояма Ивао свои дни, проведенные в Ёсино: «В эти дни я трудился как настоящий земледелец и с интересом этому учился. Поначалу мне было трудно, но теперь я могу обрабатывать по две делянки за день. Я привык к простой пище, такой, как похлебка из соевых бобов и сладкого картофеля. Ни в чем не испытывая недостатка и ничем не обеспокоенный, я чувствую себя здесь полностью умиротворенным». Для Сайго работа в Ёсино, как и рыбалка в Хинатаяма, была фрагментом идеального мира.

Деятельность Сайго с 1874 по 1876 год на практическом уровне представляла собой уход из политики. Но оторванность Сайго от политических дел в то же время была глубоким политическим заявлением. Основное возражение Сайго государству Мэйдзи было моральным. Он был недоволен нападением на Корею в 1875 году, поскольку оно не соответствовало конфуцианскому понятию чести. Точно так же Сайго не был настроен враждебно против Запада, но у него вызывали отвращение внешние атрибуты западной культуры. Судя по всему, токийское правительство стремилось перенять такие фривольности, как бальные танцы, но не торопилось подражать неподкупности западных правительственных чиновников. Сайго, как всякий хороший чиновник-конфуцианец, был слишком принципиальным для того, чтобы публично критиковать государство. Вместо этого он надеялся на то, что примером идеальной модели поведения для политиков станет его повседневная жизнь — простая, здоровая, самодостаточная и глубоко моральная. Этот образ морально обоснованного ухода от повседневных дел наполняет его стихи и письма. Например, в стихотворении, написанном в 1875 году в честь «Ёсино кайконся», он высказывает предположение, что лишь немногие способны оценить по достоинству миссию этой школы:

Ноша смерти легка, когда я отвечаю на милость своего господина, Трудясь беспрерывно, напрягая мышцы, возделываю поле. Кто оценит, как во время наших коротких передышек Мы изучаем Бан Бао, классика войны, свободные от детских мыслей?

Схожая тема появляется в стихотворении, восхваляющем прелесть одинокой рыбалки в Хинатаяма:

Я загнал свою лодку в протоку, заросшую камышом. С удочкой в руке я устроился на камне в центре теченья. Знает ли кто-нибудь о другом мире этого гордого человека? Я пытаюсь поймать в осеннем ручье яркую луну и холодный ветер.

Эти стихотворения, наполненные атмосферой морального превосходства, отчасти позволяют понять, почему Окубо считал, что дзен-буддистская медитация делает Сайго невыносимо высокомерным. Но самоуважение Сайго основывалось на уверенности в том, что его уединение в сельской глуши является частью великого культурного проекта. Один из его учеников позднее вспоминал:

«Каждый день мастер Сайго с утра до вечера пропадал на охоте; натравливал своих собак, преследовал зайцев и пересекал горные долины. После того как, вернувшись домой, он совершал омовение, его дух казался заметно освеженным. С выражением абсолютного спокойствия он заявлял: «Я считаю, что разум благородного человека [кунси] всегда должен находиться в таком состоянии».

В китайской классике термин кунси означает человека добродетельного, культурного и честного, так что, говоря «благородный человек», Сайго имел в виду того, кто обладает благородным духом, а не благородным происхождением.

Довольство Сайго собственной добродетелью, конечно же, кажется малопривлекательным. Но, принимая во внимание, с каким почтением его регулярно приветствовали, удивительно, что Сайго удалось сохранить хотя бы часть своей учтивой скромности. Иваяма Току в своих воспоминаниях приводит поразительное описание Сайго в образе живой легенды. В 1875 или 1876 году Сайго отправился в Хинатаяма из Кагосима в сопровождении большой компании, куда входили его сыновья Торатаро и Торидзо, его жена Ито, мать Ито — Ёи и Току. Они планировали преодолеть весь путь на лодке, но по пути Ёи и Току укачало, и Сайго заметил, что им не по себе. «Сайго, — рассказывает Току, — был необычайно крупным мужчиной, но при этом он всегда замечал мелкие, второстепенные вещи». Сайго направил лодку к Кадзики, населенному пункту, расположенному в нескольких милях от конечного пункта назначения, и предложил пройтись пешком до Хинатаяма. Когда они проходили через город Кадзики, вспоминает Току, все жители высыпали на улицы и низко кланялись, «словно бы увидели перед собой процессию даймё». Сайго сталкивался с таким почитанием на всей территории бывшего княжества Сацума, и поэтому вполне понятно, что он начал думать о себе как о конфуцианском благородном человеке. Он решил, что будет критиковать правительство не словами, а своим молчанием.