Начиная с весны 1856 года
Сайго вошел в близкий круг вассалов Нариакира, тех людей, которые были
напрямую связаны с решением самых важных вопросов политики и экономики
Сацума. Его ранг и стипендия попрежнему оставались скромными, но он
регулярно встречался со своим даймё и стал заметной фигурой в политике
княжества. В 1857 году Нагаока Кэнмоцу, высокопоставленный вассал из
княжества Кумамото, отметил, что Сайго, «хотя и является чиновником
невысокого ранга, получает аудиенции у своего господина», в ходе которых
Нариакира делится с ним мыслями о национальной политике. Кэнмоцу также
нашел Сайго исключительно преданным, сконцентрированным и не склонным к
праздной болтовне. 4/1857 Сайго сопровождал Нариакира в Кагосима, но
10/1857 Нариакира, желавший иметь надежного агента в Эдо, направил его
обратно в столицу. Теперь от Сайго ожидалось, что он будет исполнять
желания своего господина, находясь от гнего на расстоянии около тысячи
миль. Если бы у Сайго возник вопрос, то ответа на него ему пришлось бы
Ждать несколько недель. Вассалы Сацума, проживавшие в Эдо, имели дело с
этим временным разрывом на протяжении веков, но ситуация, в которую
попал Сайго, была значительно более трудной. Поскольку Нариакира бросал
вызов установившемуся порядку, Сайго не мог полагаться на традиционные
решения. Вместо этого он должен был угадывать реакцию своего господина
на самые непредсказуемые ситуации. Сайго не уклонялся от возложенной на
него задачи, но при этом находил свое положение крайне изматывающим. В
письме своим дядям от 29/1/1858 он написал: «Последние дни были особенно
трудными. Меня непрерывно осаждали люди, желавшие получить четкие
указания». Узнав из письма, что его действия совпадали с планами
Нариакира, Сайго испытал такое большое облегчение, что «плакал несколько
часов».
Вернувшись в Эдо, Сайго начал выполнять тонкую
политическую задачу, которая заключалась в оказании влияния на выбор
наследника сегуна по двум направлениям: женские покои сегуна и
императорский двор. В Киото его главным союзником в продвижении
кандидатуры Кэйки был Хасимото Санаи, вассал Мацудайра Сингаку. Сайго и
Хасимото впервые встретились в 1855 году, но тесное сотрудничество между
ними началось только 12/1857, по просьбе их даймё. Нариакира лично дал
Сайго указание работать вместе с Хасимото. Нариакира написал Мацудайра
Сингаку, что в целях продвижения кандидатуры Кэйки он может считать
Сайго своим собственным вассалом. Некоторые считают, что это
распоряжение сделало Сайго подчиненным Хасимото, который был на шесть
лет его младше. Поначалу Сайго относился к Хасимото с осторожной
почтительностью.
Так, например, 14/12/1857 он попросил Хасимото
составить описание Кэйки в виде набора «тем для обсуждения», который они
смогут использовать, лоббируя его кандидатуру в сёгунате и при дворе.
Но очень скоро они стали близкими партнерами. В последующие годы Сайго
описывал Хасимото как равного себе по рангу: «Я служил Фудзита Токо как
своему господину, но Хасимото я поддерживал как своего товарища». Когда
через двадцать лет Сайго принял смерть на склонах Сирояма, при нем было
письмо от Санаи.
Хасимото открыл Сайго совершенно новый взгляд на
Японию. Хотя Нариакира, как и Хасимото, высоко ценил достижения
западной технологии, он открыто противостоял требованиям Соединенных
Штатов о заключении торгового договора. Хасимото же, напротив,
утверждал, что Японии нужны такие договоры для получения доступа к
западной технологии. Соединив такие традиционные японские добродетели,
как человеколюбие, справедливость, преданность и сыновняя
почтительность, с иностранной «техникой и технологией», Япония сможет
стать серьезной силой в международной политике. Как и Сайго, Хасимото
считал себя учеником Фудзита Токо, но отрицал ксенофобию учения Мито.
Япония может свободно учиться у Запада, пока она сохраняет собственные
культурные традиции. Этот уверенный и оптимистичный взгляд на будущее
Японии повлиял на формирование собственных взглядов Сайго. В последующие
годы он говорил своим ученикам, что изучение иностранных обычаев будет
помогать Японии до тех пор, пока оно сочетается с уважительным
отношением к собственным традициям.
В Эдо попытки Сайго
продвинуть кандидатуру Кэйки были связаны с третьей женой сегуна,
Ацухимэ, которая была приемной дочерью Нариакира. Женитьба сегуна на
Ацухимэ стала триумфом для Нариакира, итогом многолетних политических
интриг. Идея о том, что Иэсада должен жениться на дочери Сацума, впервые
появилась на свет в 1850 году, после смерти второй жены сегуна, но при
реализации этого плана Нариакира столкнулся с многочисленными
проволочками и широкой оппозицией. Так, например, союзник Нариакира,
Токугава Нариаки, считал, что для сегуна будет позором брать себе
невесту из «княжества Сацума, враждебного Иэясу», а не из дружественного
воинского дома. Кризис с внешнеполитическими договорами и землетрясение
в Эдо в 1855 году также отсрочили этот брак. Наконец, 18/12/1856 Иэсада
и Ацухимэ заключили брачный союз. Нариакира с самого начала планировал
использовать этот брак для защиты своих политических интересов, и спор
из-за наследования показался ему идеальной возможностью проверить
эффективность новых связей. Одним из самых рьяных противников Кэйки была
мать Иэясу, но теперь у его сторонников тоже появились свои агенты
влияния в женских покоях.
Перспектива оказания давления на
сёгунат через женские покои поначалу казалась многообещающей. Ацухимэ
была ловкой и находчивой, и, кроме того, ей оказывала помощь Икусима,
придворная дама, известная своим большим политическим опытом. Говорят,
что Икусима сорила деньгами, но при этом обладала тонким чутьем, которое
почти всегда позволяло ей распознать тайные замыслы своих противников.
Но мать сегуна, Хондзюин, была не менее грозным противником. Хотя
Хондзюин поддержала женитьбу Иэсада на невесте из Сацума, она упорно
сопротивлялась любому внешнему вмешательству в спор из-за наследования.
2/1858 Икусима доложила, что, когда Ацухимэ затронула тему наследования,
Хондзюин дала ей решительный отпор. Иэсада еще слишком молод, чтобы
беспокоиться о наследнике, а Кэйки слишком стар, чтобы стать приемным
сыном, объявила она, и в любом случае этот вопрос не имеет никакого
отношения к Симадзу. Ацухимэ проявила упорство и 4/1858 затронула эту
тему в разговоре с самим Иэсада. Судя по всему, Иэсада согласился
подумать об усыновлении Кэйки, но Хондзюин оборвала разговор, пригрозив
совершить самоубийство. Стало ясно, что Сацума не сможет повлиять на
спор о наследовании через женские покои.
Когда перспектива
использования Ацухимэ отдалилась, Сайго сосредоточил свои усилия на
императорском дворе. Это был беспрецедентный случай. Никогда раньше
императорский двор не вмешивался в спор о наследовании в доме Токугава.
Тем не менее сам сёгунат изменил традиции правления Токугава. 12/1857
сёгунат обратился с беспрецедентной просьбой об императорской поддержке
во внешней политике и привлек императорский двор к переговорам о
торговых соглашениях. Договор Харриса 1858 года, названный так в честь
американского консула Таунсэнда Харриса, требовал от Японии открыть
несколько портов для торговли с Соединенными Штатами и признать их
экстерриториальность. Председатель совета старейшин сёгуната, Хотта
Масаёси, не хотел подписывать этот договор, который он считал
политически летальным, не заручившись предварительно широкой поддержкой.
Хотта рассматривал санкцию императора как не более чем формальность,
учитывая тот факт, что императорский двор за последние двести лет ни
разу не противостоял сёгунату. 12/1857 Хотта отправил в Киото
посланника, чтобы получить одобрение императора. Поскольку сёгун
признавал императора как ученого, а не как администратора, на роль
посланника Хотта выбрал директора сёгунской академии. Посланник получил
отказ. Хотта был ошеломлен и 2/1858 отправился в Киото сам. Таким
образом, Хотта невольно создал прецедент вмешательства императора в
дипломатию, которая традиционно была прерогативой сёгуната. Теперь
сторонники Кэйки пытались заручиться поддержкой императорского двора в
вопросе о наследовании самого титула сегуна.
2/1858 Хасимото,
покинув Эдо, отправился в Киото, где начал встречаться с императорскими
придворными, чтобы добиться с их стороны поддержки кандидатуры Кэйки.
Сайго, чувствовавший себя политически уверенным в Эдо, но ничего не
знавший о политике Киото, был склонен отдать инициативу Хасимото. Общая
стратегия Хасимото заключалась в том, чтобы связать поддержку
императором договора Харриса с поддержкой кандидатуры Кэйки. Его
аргументация выглядела следующим образом: если Япония просто подпишет
договор Харриса, то для «варваров» это будет равносильно политической
капитуляции. Однако молодой и энергичный сёгун, такой, как Кэйки, сможет
с выгодой использовать возможности, предоставленные договором, и
мобилизовать Японию против дальнейших уступок. Сайго прибыл в Киото
через несколько недель после Хасимото и начал разрабатывать свою
собственную сеть контактов. Главным союзником Сацума при императорском
дворе был Коноэ Тадахиро, высокопоставленный придворный, породнившийся
через свою жену с домом Симадзу. Коноэ, который носил высокий титул
«министр левой стороны», пользовался всеобщим уважением при дворе. Для
поддержания связи с Коноэ Сайго пользовался услугами монаха Гэссё, чей
храм был связан с домом Коноэ. Гэссё был необычной фигурой в политике.
Он пользовался широкой известностью как настоятель Дзёдзюин, аббатства
при храме Киёмидзу, и как талантливый поэт, но при этом не считался
открытым сторонником императора. Однако, благодаря такому недостатку
политического опыта, он был прекрасным кандидатом на роль курьера для
деликатной корреспонденции, поскольку у него имелись благовидные, не
связанные с политикой причины для встреч как с Коноэ, так и с Сайго.
Гэссё содержал резиденцию в аббатстве Сокусюин в храме Тофукудзи, где
находились могилы многих вассалов Сацума. Сайго и Гэссё могли
встречаться, не вызывая подозрений, в часовне, расположенной на
кладбище. Ну а с Коноэ Гэссё мог встречаться в храме Киёмидзу, где были
похоронены многие члены семьи Коноэ.
Усилия Хасимото начали
приносить плоды, и 20/3/1858 Сайго отправился из Киото в Эдо, уверенный в
том, что двор скоро выступит в поддержку кандидатуры Кэйки. Однако
Сайго ничего не знал об ожесточенном противодействии его планам, которое
уже набирало силу. Консерваторы из административного аппарата сёгуната,
встревоженные падением авторитета центральной власти, решили
блокировать вмешательство императорского двора. Их лидером был Ии
Наосукэ, даймё Хиконэ. Ии был далеко не самой очевидной кандидатурой на
роль лидера движения за укрепление власти сёгуната. Авторитетный дом Ии
служил сегунам Токугава с начала семнадцатого века, но при этом никогда
не играл заметной роли в политике. Сам Наосукэ был четырнадцатым сыном
Ии Наонака и стал даймё только потому, что его старшие братья были
усыновлены другими семьями. Мало кто мог предсказать быстрое восхождение
Ии на вершину власти, однако ему удалось заполнить политический вакуум,
образовавшийся в результате внешнеполитического кризиса. Хотта решил,
что поддержка императорским двором договора Харриса ему гарантирована, а
затем не сумел получить императорского эдикта. Ии быстро затмил Хотта в
Эдо: с 4/1858 и до своей смерти 3/3/1860 Ии был самой могущественной
фигурой в японской политике.
Используя собственные контакты при
императорском дворе, Ии сумел помешать выдвижению кандидатуры Кэйки.
Двор был готов издать эдикт, призывающий сегуна назвать «зрелого»,
«интеллигентного» и «популярного» наследника. Эти ключевые слова должны
были указать на поддержку императором кандидатуры Кэйки. Однако изданный
22/3 эдикт просто приказывал сёгунату поскорее назвать наследника. Ии в
последнюю минуту добился исключения ключевой фразы и тем самым лишил
императорский эдикт его первоначального значения.
Ии использовал
замешательство в рядах огорошенных сторонников Кэйки, чтобы укрепить
свою власть. 23/4/1858 он занял пост великого советника (тайро) в
административном аппарате сёгуната и начал консолидировать в своих руках
все рычаги власти. К 6/1858 он уже был готов открыто бросить вызов
своим политическим оппонентам, а 19/6, несмотря на отсутствие одобрения
императорского двора, он дал согласие на подписание договора Харриса.
Фракция Кэйки была вне себя от ярости. 24/6 Токугава Нариаки, Мацудайра
Сунгаку и даймё Овари Токугава Ёсикацу прибыли без приглашения в замок
Эдо, чтобы отчитать Ии за вмешательство в спор о наследовании и
подписание договора. Ии проигнорировал их, а на следующий день сёгунат
окончательно отклонил кандидатуру Кэйки, назначив Иэмоти наследником
Иэсада. Мало того, десятью днями позже Ии посадил всех троих даймё под
домашний арест, предварительно заставив Сунгаку и Ёсикацу уйти в
отставку. Ии заявил, что сёгунат — это не совещательный орган и он не
нуждается в непрошеных советах от заносчивых даймё. Верховным правителем
Японии является сёгун. Ии, как регент сегуна, не потерпит никакого
инакомыслия.
Почувствовав приближающийся кризис, Сайго 17/5
покинул Эдо, чтобы увидеться с Нариакира в Кагосима. Прибыв туда 7/6, он
безотлагательно встретился с Нариакира, чтобы проинформировать его о
радикальных изменениях, произошедших в Эдо и Киото. Нариакира был
разгневан действиями Ии и, согласно легенде, даже подумывал о том, чтобы
отправить в Киото войска для «защиты» императорского двора от сёгуната.
18/6 Сайго покинул Кагосима с письмом для Сунгаку и инструкциями
заручиться поддержкой самых влиятельных даймё. Сайго прибыл в Киото 10/7
и начал встречаться с друзьями и знакомыми, чтобы оценить политическую
ситуацию. Но даже со времени его встречи с Нариакира в предыдущем месяце
в ситуации произошли радикальные изменения, и прежде чем Сайго начал
действовать, до него дошла убийственная новость: его господин умер.
Нариакира
внезапно заболел 9/7/1858. К 11/7 он уже был прикован к постели,
мучаясь от лихорадки, озноба и диареи. Вечером 15/7 Нариакира
почувствовал, что умирает, и назначил последнюю встречу со старейшинами
княжества. Той же ночью его состояние ухудшилось, и 16/7, в 3.00, он
срочно вызвал к себе хранителя средств, ассигнованных на личные расходы,
Ямада Сёэмона. Обездвиженный и изможденный, Нариакира называл имена
наследников. Нариакира понимал, что его единственный выживший сын,
двухлетний Тэцума-ру, слишком юн, чтобы наследовать титул. Поэтому он
уполномочил своего отца, удалившегося на покой даймё Нариоки, выбрать
одного из двух возможных наследников: либо своего единокровного брата
Хисамицу, либо сына Хисамицу, Тадаёси. Нариакира просил только о том,
чтобы новый даймё пообещал усыновить Тэ-цумару и жениться на его дочери,
восьмилетней Тэру-химэ. Тем самым он надеялся обеспечить политическую
стабильность и в то же время оставить для Тэцумару возможность
наследовать титул в будущем. Сформулировав свой план наследования,
Нариакира рано утром скончался.
Внезапная смерть Нариакира
потрясла всю страну, и многие решили, что его отравили. Даже Помпе ван
Меердерворт, врач, находившийся вместе с голландским флотом в Нагасаки,
заподозрил заговор. Нариакира, писал он, был, «возможно, самым важным
человеком в стране; в силу своего влияния на императора и его двор, а
также в силу собственной образованности он считался главным сторонником
реформ в Японии... и не исключено, что его отравили». Для Сайго смерть
Нариакира стала эмоциональной и политической катастрофой. Нариакира
извлек Сайго из безвестности, и его личная преданность Нариакира не
знала границ. Сайго не раз заявлял, что он готов умереть за своего
господина. Теперь, когда Нариакира был мертв, возможно, убит, Сайго
почувствовал себя одиноким и бессильным. Вера Нариакира в Сайго сделала
последнего важной фигурой в национальной политике. Он был, как заметил
Нагаока Кэнмоцу, человеком, который «знал мысли своего господина обо
всех государственных делах». Сайго пользовался всеобщим уважением за
свою искренность и преданность, но его политический вес полностью
зависел от тесной связи с Нариакира. Без Нариакира Сайго по-прежнему
выделялся своими высокими моральными качествами, но политически был
ничем не примечателен. Его будущее в Сацума выглядело достаточно мрачно.
Сайго был на стороне Нариакира в его вражде с Хисамицу, строил заговоры
против союзников Хисамицу и клялся отомстить его матери. Теперь ему
предстояло служить Хисамицу или его сыну.
Согласно легенде, Сайго
думал о том, чтобы вернуться в Сацума и совершить ритуальное
самоубийство (дзунси) на могиле Нариакира. Гэссё отговорил его, сказав,
что Сайго сможет лучше проявить свою преданность Нариакира, если
постарается реализовать его политические планы. 2/8 Сайго отправился из
Киото в Эдо, имея при себе секретное послание от Коноэ для Токугава
Нариаки и Токугава Есикацу из Овари, но оба этих человека находились под
домашним арестом, и Сайго не смог вступить с ними в контакт. Сайго был
разочарован, и он описал свои чувства в откровенном письме Гэссё. «Я
чувствую себя, — писал он, — как человек, который потерял свой корабль и
был выброшен на необитаемый остров». Сайго казалось, что он подвел как
Коноэ, так и Гэссё. 8/1858 Сайго вернулся в Киото и начал встречаться со
сторонниками императора, надеясь получить поддержку для идеи военной
интервенции.
Частично в ответ на эту угрозу сёгунат нанес
сокрушительный удар по антисёгунской деятельности. Этот разгром,
известный историкам как чистка годов Ансэй, начался 7/9 с ареста бывшего
самурая Умэда Унпина из княжества Обама. На протяжении последующего
года Ии систематически устранял лидеров движения сторонников императора.
Так, например, знаменитый лоя-лист из Тёсю Ёсида Сёин был арестован
12/1858 и казнен десятью месяцами позже. Хасимото Санаи был арестован
10/1858 и казнен 10/1859. Чувствуя надвигающуюся опасность, Коноэ
попросил Сайго защитить Гэссё. Сайго согласился, и вечером 9/9 он и
Гэссё тихо покинули Киото, направившись в Осака. Сайго продолжал
работать над планом введения войск в Киото, но политический климат резко
изменился. После того как сёгунат заставил замолчать самых недовольных
даймё страны, теперь он мог поступать с обычными самураями так, как ему
захочется. К концу 9/1858 Сайго почувствовал, что больше не сможет
гарантировать безопасность Гэссё в непосредственной близости от
сёгунской территории. 24/9 Сайго, его друг Каэда Нобуёси и Гэссё бежали
из Осака в Кагосима.
1/10 они приплыли на корабле в Симоносэки, и
Сайго отправился вперед, чтобы найти прибежище для Гэссё. Сёгунат издал
ордер на арест Сайго, и когда он прибыл в Кагосима, правительство
княжества приказало ему сменить имя с Такамори на Сансукэ. Из уважения к
его преданности и репутации княжество защитило Сайго, заявив сёгунату,
что оно не обладает никакими сведениями о местонахождении своего
вассала. Однако, к отчаянию Сайго, княжество не распространило свою
защиту на Гэссё. В соответствии с последней волей Нариакира Нариоки
назвал Тадаёси следующим даймё. Действительным правителем княжеств
теперь был Хисамицу, отец Тадаёси. Хисамицу был слишком искушен в
политике для того, чтобы выдать Сайго сёгунату, поскольку, сделав так,
он неминуемо спровоцировал бы новый виток междоусобной борьбы. Но
Хисамицу не хотел рисковать конфронтацией с сёгунатом из-за монаха,
который не был местным уроженцем. Претензия Гэссё на получение убежища
основывалась главным образом на его дружбе с Сайго, что Хисамицу вряд ли
мог счесть достаточно веской причиной для того, чтобы навлечь на себя
неприятности. Гэссё прибыл в Кагосима 8/11, в сопровождении своего слуги
Дзюсу-кэ и Хирано Куниоми, сторонника императора из Фу-куока. Оказанный
им прием не предвещал ничего хорошего. Гэссё нашел временное прибежище в
храме, но местный монах, обеспокоенный тем, что храм укрывает
разыскиваемого человека, доложил об этом властям. В храм незамедлительно
прибыли официальные лица, которые сопроводили Гэссё и Хирано в
резиденцию, принадлежащую княжеству, где они содержались в почти полной
изоляции.
История о бегстве Сайго вместе с Гэссё, реакции
княжества и их последующих действиях сплелась с легендой о Сайго, и
многие историки повторяют отчеты, не подтвержденные документами той
эпохи. Однако удивительно то, что исследователи не обращают внимания на
интереснейшие воспоминания Сигэно Ясуцугу, первого современного
японского историка. Сигэно опубликовал свои воспоминания в 1896 году, но
они основаны на его беседах с Сайго, которые имели место в начале
1859-го. Хотя отчет Сигэно, несомненно, окрашен ностальгией, кажется
крайне маловероятным, чтобы такой человек занимался мифотворчеством. Как
профессиональный историк, Сигэно отметился тем, что он настаивал на
различии между реальной историей и легендой. Он прославился своим
утверждением о том, что некоторые хорошо известные герои Средневековья,
такие, как Кодзима Таканори, на самом деле являются вымышленными
персонажами. В отличие от некоторых мемуаров в отчете Сигэно отсутствуют
серьезные фактические ошибки, и, в сочетании с сохранившимися
первоисточниками, он создает хорошую основу для понимания мыслей и
действий Сайго в конце 1-858 года.
Согласно Сигэно, княжество не
хотело ни защищать Гэссё, ни выдавать его сёгунату, и 15/11 был объявлен
хитроумный компромисс. Сайго сопроводит Гэссё в небольшое местечко,
расположенное в самой восточной части провинции Хюга, на границе с
княжеством Садовара. Оно находилось в пределах княжества, но за линией
пограничных постов. Поскольку в княжестве Садовара правила ветвь дома
Симадзу, на границе не было строгой охраны. Размещение Гэссё в этой
приграничной зоне удовлетворяло сразу двум целям. Княжество приносило
дань уважения покойному Нариакира, предоставив убежище монаху, который
защищал его интересы. Однако, переместив Гэссё поближе к границе,
княжество в то же время готовилось к тому, чтобы выдать его. Если
сёгунат найдет Гэссё, лидеры княжества смогут смело отрицать, что они
знали о его местонахождении. Они объявят, что, насколько им было
известно, Гэссё пересек границу и покинул княжество. Для Сайго смысл
приказа от 15/11 был абсолютно ясен. Сацума не будет сотрудничать с
сёгунатом, но и не станет защищать Гэссё.
Сайго был раздавлен.
Приказ 15/11 означал крушение его политического влияния. Всего лишь
несколько месяцев назад он находился в самом центре национальной
политики. Пользовавшийся доверием самых могущественных даймё страны и
уважением равных по рангу, Сайго был частью бурно развивающегося
политического движения. Теперь он лишился всякого влияния, скрывался под
вымышленным именем и не мог помочь верному товарищу. На друзей Сайго
охотились агенты сёгуната, а его господин и учитель был мертв. Особенно
сильно он переживал из-за того, что не может помочь Гэссё. Сайго
казалось, что он не только изменил обещанию, данному Коноэ, но и не
сумел осуществить мечту Нариакира. Рассматривая окружающий его мир,
Сайго видел только одиночество, неудачи и потери.
Вечером 15/11
Сайго рассказал Гэссё о приказе, изданном княжеством. Гэссё заявил, что
он больше никуда не побежит. Он был разыскиваемым человеком, который
прибыл в Сацума, надеясь получить здесь убежище. Решение княжества
разбило эти надежды. Вместо того чтобы попасть в руки сёгуната, Гэссё
лучше отправится в «другое место». Сайго разделял мрачные взгляды Гэссё
на создавшуюся ситуацию. Осознав, что «другое место» Гэссё находится не
на земле, он согласился сопровождать своего друга. Сайго начал
планировать их отбытие.
Провинция Хюга находилась на
противоположной стороне залива Кагосима, и Сайго приготовил лодку, пищу и
саке для путешествия через залив. Вечером 15/11, при полной луне, Сайго
и Гэссё покинули город Кагосима на простой парусной лодке, в компании
Хирано, Дзюсукэ и назначенного княжеством официального сопровождающего
по имени Сакагути. Лодка была быстроходной, и компания продвигалась по
водной глади залива с хорошей скоростью. Когда они уже проплыли около
трех миль, Сайго позвал Гэссё на нос лодки и показал на знаменитый храм
Сингакудзи, расположенный на восточном берегу залива. Этот храм,
объяснил он, посвящен памяти Симадзу Тосихиса, младшего брата Симадзу
Ёсихиса, который возглавлял дом Симадзу в 1590-х. Во время вторжения
Хидэёси на Кюсю Ёсихиса решил покориться превосходящей силе. Он отдал
территории, расположенные на севере Кюсю, в обмен на подтверждение
Хидэёси прав Симадзу на их традиционные владения. Симадзу Тосихиса не
согласился с решением старшего брата и заявил, что он будет сражаться.
Разгневанный Хидэёси приговорил Тосихиса к смерти. Тосихиса совершил
ритуальное самоубийство на территории храма. Многие из его вассалов
последовали за ним, совершив дзунси. Хотя прошло уже более 250 лет,
объяснил Сайго, многие вассалы Симадзу до сих пор посещают Сингакудзи,
чтобы помолиться за упокой души Тосихиса. Не хотел бы Гэссё посмотреть
на храм? — спросил Сайго. Гэссё ответил, что сделает это с радостью.
Сайго и Гэссё повернулись к храму и начали молиться. Затем Сайго обнял
монаха и притянул его поближе к себе. Сомкнув объятия и глядя на символ
обреченного, но принципиального неповино- вения, Сайго и Гэссё бросились
в холодные темные воды залива Кагосима. Глядя в лицо смерти, Сайго
вдохнул воду и потерял сознание.Смерть, воскрешение и ссылка
Услышав
громкий всплеск, остальные члены группы поспешили на нос лодки и
поняли, что Сайго и Гэссё бросились в море. Чтобы поскорее остановить
лодку, Сакагути разрубил на части парус, и команда начала грести к тому
месту, где, как им казалось, Сайго и Гэссё прыгнули за борт. Хирано,
Сакагути и Дзюсукэ, все трое, нырнули в воду и вскоре нашли Сайго и
Гэссё, по-прежнему сцепленных мертвой хваткой. Их тела, окоченевшие от
переохлаждения, было невозможно разнять. Команда направила лодку к
ближайшему берегу, где был разведен костер, чтобы согреть тела. Оба
мужчины закашлялись водой, и Сайго наконец начал дышать, слабо, но
ровно. Вернуть к жизни Гэссё так и не удалось. Команда перенесла Сайго,
находившегося в полубессознательном состоянии от переохлаждения, и тело
Гэссё обратно в лодку, после чего направилась на веслах обратно в
Кагосима.
Утро 16/11 Сайго провел в маленькой хижине на берегу
залива Кагосима, пока его семья не прислала за ним паланкин. Он бредил
на протяжении трех дней, постоянно выкрикивая имя своего погибшего
товарища. Прошло около месяца, прежде чем его слух и подвижность
окончательно восстановились. Когда к Сайго вернулось сознание, его
первыми словами были слова сожаления. Из уважения к монашескому сану
Гэссё он, вместо того чтобы обнажить свой меч, согласился утопиться. В
результате он потерпел полную неудачу. Он не только остался жив, но и
опозорил себя тем, что пытался совершить самоубийство «как женщина».
Преисполненный решимости выполнить клятву, данную Гэссё, он попросил
дать ему меч. Члены семьи отговорили Сайго, задав вопрос, который
сформировал всю его оставшуюся жизнь: было ли его спасение чистой
случайностью? Нет, настаивали они. Сайго остался в живых, потому что
такова была воля небес. Сайго не исполнил до конца свои обязанности
самурая; его задача еще не была выполнена. Эти аргументы остановили руку
Сайго, но заставили его задуматься над важным вопросом. В чем
заключалась его невыполненная миссия?
Неудавшееся самоубийство
Сайго сделало более упорным и осмысленным его поиск высшего проявления
лояльности. Он много лет говорил о своей готовности умереть за правое
дело. Если его спасение было не случайным, то, значит, существует еще
более благородное дело. Поиск Сайго этой высшей причины определил
дальнейший ход японской истории. Однако в 1858 году перед Сайго стояла
еще более настоятельная проблема, заключавшаяся в том, что он
по-прежнему был разыскиваемым человеком. Полиция сёгуната проследила за
ним до Кагосима и уже начала вести поиски его и Гэссё в городе.
Полицейские допросили Хирано и Дзюсукэ и взяли последнего под стражу.
Как и раньше, княжество не имело особого желания защищать Сайго, но в то
же время не хотело его выдавать. Чиновники княжества объявили о том,
что Сайго и Гэссё утонули.
Они предъявили в качестве
доказательства труп Гэссё и сказали, что тело Сайго найти не удалось.
Инспектора сёгуната отнеслись к этому заявлению с подозрением, но в
конечном итоге были вынуждены им удовольствоваться.
Чтобы
подкрепить свой обман, чиновники княжества решили отправить Сайго в
ссылку на Амамиосима, маленький островок, расположенный примерно в 250
милях к юго-востоку от города Кагосима. Поскольку Сайго не был
преступником, он мог сохранить свое жалованье, но при этом не имел права
возвращаться в Кагосима без разрешения властей. Чтобы скрыть факт его
спасения, Сайго приказали сменить имя; в результате он стал называться
Сайго Сансукэ, но в то же время взял себе неофициальное имя Кикути
Гэнго, в честь своего предка-лоялиста. Сайго был физически жив, но
официально мертв. Княжество было настолько озабочено тем, чтобы скрыть
факт его выживания, что приказало подготовить труп казненного
преступника, чтобы в случае возвращения агентов сёгуната представить его
в качестве тела Сайго.
Восстановившись после переохлаждения,
Сайго покинул Кагосима в конце 12/1858. Его корабль сделал остановку в
порту Ямагава. расположенном у входа в залив Кагосима, прежде чем в
начале 1/1859 отплыть на Амамиосима. 11/1/1859 Сайго прибыл в Надзё,
главный город Амамиосима. После короткого совещания с местным
управляющим он перебрался в деревушку Тацуто, где ему пришлось провести
последующие три года.
Хотя Амамиосима находился всего лишь в
двухстах милях от основной части Сацума, это был совершенно другой мир.
Благодаря омывающим острова Амами южным океанским течениям здесь было
заметно теплее, чем на главных японских островах. Зимой здесь не бывает
морозов, что благоприятствует росту таких тропических растений, как
бананы и алоэ. Остров отличался причудливой топографией, с высокими,
покрытыми густой растительностью горами и глубокими, живописными
бухтами. Береговая линия залива Тацуго, как и большая часть побережья
Амамиосима, была сильно изрезана; местами берег поворачивал так резко,
что было трудно отличить острова от полуостровов. Берега залива были
покрыты густым лесом, который резко уступал место отвесным скалам и
узким полоскам пляжа. Эта земля плохо подходила для сельского хозяйства,
но представляла собой сказочные охотничьи угодья. Сайго с любовью писал
об удаленных уголках в горах, где он подолгу любовался проплывающими по
небу облаками.
Политически острова Амами являлись самой южной
точкой Японской империи. Острова оставались независимыми до
шестнадцатого века, когда царство Рюкю вторглось и завоевало архипелаг. В
1609 году княжество Сацума захватило острова Амами в ходе завоевания
Рюкю. После того как правитель Рюкю был взят в заложники, Сацума
восстановило большую часть автономии царства. Независимость Рюкю, или по
меньшей мере видимость независимости, облегчала ведение торговли с
Китаем. Однако острова Амами не получили такой автономии. Они стали
частью территории Сацума, и их жители были вынуждены платить налоги в
казну княжества.
Хотя политически острова Амами являлись
территорией Сацума, в культурном отношении они были частью Рюкю. Острова
Амами и Окинава имели много общих религиозных и социальных обычаев, и
их захват княжеством Сацума почти никак не повлиял на культуру Амами.
Кроме сбора налогов, правительство княжества не проявляло особого
интереса к островам и направило сюда лишь горсточку чиновников для
управления гражданскими делами. Местные жители по большей части сами
осуществляли управление на островах, и княжество не прилагало особых
усилий, чтобы изменить бытующие здесь культурные и социальные обычаи.
Синтоизм и буддизм, основные религиозные традиции главных японских
островов, на островах Амами были почти неизвестны вплоть до двадцатого
века. Таким образом, хотя технически острова являлись частью Японии,
многие местные обычаи казались шокирующими для любого выходца с главных
островов. Островитяне хоронили своих мертвых, но через три года обычно
эксгумировали останки, тщательно их отмывали и складывали кости в общих
пещерах. Схожая практика перезахоронения существовала и в Японии эпохи
неолита, но на главных островах она исчезла много веков назад. Главными
религиозными фигурами на островах Амами были норо — официальные
деревенские жрицы. Как и на Окинава, норо владели четко разграниченными
территориями и получали безвозмездно земляные наделы для проведения
своих религиозных обрядов, посвященных местным божествам. Семьи важных
жриц норо формировали наследственную элиту; самыми могущественными
мужчинами на островах обычно были их сыновья, братья или племянники.
Многие обычаи, считавшиеся утонченными на Амами, казались отталкивающими для людей из Сацума.
Местные
женщины украшали руки сложными татуировками, отражающими их социальный
статус. Женщины татуировали правую руку в двенадцать-тринадцать лет, по
достижении брачного возраста, а левую после того, как они выходили
замуж. Первая татуировка означала целомудрие, и без украшенной правой
руки девушка не Годилась для замужества. Татуировка на левой руке,
напротив, символизировала повиновение женщины своему мужу. Этот
символизм был чужд и непонятен выходцам с главных островов, где
татуировки ассоциировались с криминальным поведением и вульгарностью.
Сайго нашел татуировки отталкивающими, и он высмеивал местные обычаи в
письме, адресованном Окубо и Сайсё Ацуси. «Молодые женщины на острове
настоящие красавицы, — писал он с сарказмом, — но в отличие от женщин из
Киото и Осака они украшают лица толстым слоем грязной золы и
разрисовывают тыльные стороны своих рук».
Кроме этих культурных
различий, Сайго больше всего был поражен бедностью местных жителей и
деспотичным правлением. «Больно смотреть, до какого предела дошла здесь
тирания, — писал он в своем первом письме с острова. — Повседневная
жизнь островитян кажется просто невыносимой. С ними обращаются хуже, чем
с айнами на Эдзо [после 1868 года — Хоккайдо]. Я был поражен тяжестью
их существования: я не мог себе представить, что можно жить в таких
условиях». Сайго был не первым выходцем с главных островов, которого
неприятно поразила царившая здесь нищета. В 1777 году Токуно Цусё,
чиновник из Сацума, направленный сюда для подъема земледелия, докладывал
об ужасных условиях жизни местных обитателей: «На всем острове нет
дома, где бы я согласился хотя бы присесть и вымыть ноги. Люди постоянно
беспокоятся о том, что они будут есть на следующий день, и употребляют в
пищу найденные на берегу водоросли. Им даже нечем бывает смочить себе
горло... Сегодня я внезапно понял, какой глубины могут достигать
человеческие страдания. У меня на сердце так тяжело, что я едва могу
ходить». Правление Сацума на Амамиосима было таким жестоким, что
островитяне вспоминали о нем даже в 1950-х.
Ужасающая бедность
Амамиосима имела под собой одну главную причину — сахарный тростник. Эта
культура, появившаяся на Амамиосима в 1690 году, изначально
выращивалась для местного потребления, и тростник употребляли в пищу как
фрукт, вместо того чтобы получать из него сахар. Только в 1746 году
правительство Сацума осознало огромный экономический потенциал сахара —
осознание, которое резко изменило значение острова. Для выращивания риса
острова Амами были почти бесполезны. Местный рис считался
низкокачественным, и на рынке Осака за него нельзя было получить
приличную цену. Но с сахаром все было по-другому. Благодаря теплому
климату острова Амами были идеальным местом для выращивания сахарного
тростника, а сахар пользовался в Осака высоким спросом. Чтобы увеличить
доход, княжество начало менять сельскохозяйственную политику островов,
поощряя отказ от возделывания риса в пользу сахарного тростника. В 1746
году княжество стало взимать сахаром все местные налоги. В 1777-м о<
Главная | 
