О родителях Сайго нам известно очень немного. Его
отец, Сайго Китибэи (1807—1852), служил начальником налогового отдела в
управлении финансов княжества. Он имел ранг косогуми, который был
восьмым в иерархии из десяти самурайских рангов. Обладатели двух низших
рангов — ёрики и асигару — обычно исполняли только второстепенные
обязанности, такие, как несение караульной службы, так что Китибэи по
своему рангу был «белым воротничком» среди городских самураев. Как глава
отдела, он занимал самую высокую должность, на которую ему можно было
рассчитывать по своему статусу. Он имел репутацию честного,
трудолюбивого и бескорыстного чиновника. О матери Сайго, Маса (?—1852),
нам известно еще меньше. Ее отцом был местный самурай Сибара Кэнэмон.
Впоследствии Сайго с теплотой отзывался о ней, как о терпеливой и
заботливой женщине.
Сайго родился 7/12/1827, став первым ребенком
у своих родителей. Согласно обычаю той эпохи, Сайго в течение жизни
несколько раз изменял полученное при рождении имя. В феодальной Японии
имена были не столько абсолютными идентификаторами личности, сколько
показателями возраста и общественного статуса. Самурай изменял свое имя
по мере взросления. Малыш, мальчик, женатый мужчина и удалившийся на
покой глава семьи — каждый имел свой круг обязанностей, и поэтому смена
имени была вполне естественным шагом. В первые годы своей жизни Сайго
был известен как Сайго Кокити и Сайго Дзюроку, но в семилетнем возрасте
он получил имя Китиносукэ. Став взрослым, он взял имя Такамори.
10/2/1853, после смерти отца, он заполнил официальные бумаги, чтобы
изменить свое имя на Дзэнбэй, а 8/10/1858 он взял имя Сансукэ, но в
личной переписке продолжал использовать имена Китиносукэ, Такамори и
Дзэнбэй. Сайго также был широко известен по своему поэтическому
псевдониму Сайго Нансю, или Сайго с Юга, который он взял, находясь в
ссылке. Как и все его современники, Сайго мог использовать несколько
имен одновременно: официальное имя для работы, неофициальное в кругу
друзей — и несколько псевдонимов, чтобы подписывать ими свои стихи.
В
своей семье Сайго был старшим из семерых детей — четверых сыновей и
троих дочерей. Самый поздний из детей, Кохэй (1847—1877), был младше
Сайго почти на двадцать лет. В одном доме с Сайго жили родители Китибэи,
Сайго Рюдзаэмон (?—1852) вместе с женой (1775—1862), а также семья его
младшего брата, так что максимальное количество домочадцев составляло
шестнадцать человек. Доход Китибэи, как чиновника налогового управления,
никогда не удовлетворял полностью его потребности на содержание семьи.
Семейный дом в Ситанокадзия находился в плачевном состоянии и постоянно
нуждался в ремонте. Поскольку не хватало спальных мест на всех членов
семьи, Сайго спал со своими братьями под одним одеялом. Это было
особенно неудобно из-за того, что все дети были крупными: когда мужчины
Сайго вырастали, их рост обычно достигал шести футов (180 см). В 1855
году семья переехала на другой берег реки, в Уэносоно, но их новый дом
оказался таким же ветхим. Невестка Сайго, Иваяма Току, вспоминала, что
«дом в Уэносоно находился в очень плохом состоянии. Пол в нем прогнулся,
как утиное гнездо».
Чтобы хоть как-то сводить концы с концами,
семья Сайго брала часто взаймы и занималась сельским хозяйством. Так,
например, в 1847 и 1848 годах Сайго Такамори и его отец одолжили в общей
сложности 200 золотых рё у семейства Итагаки, которые были богатыми
землевладельцами в округе Мидзухики, ныне представляющем собой часть
города Кагосима. Это была огромная сумма, равная многолетнему доходу
самураев или ремесленников. Семья Сайго не имела никакого
дополнительного обеспечения, кроме своего имени, и ей не удавалось
делать регулярные взносы в счет погашения долга. Только в 1872 году,
когда Сайго получил пост государственного советника (сайги) в
правительстве Мэйдзи, семья начала постепенно возвращать долг.
На
одолженные деньги семья купила землю для возделывания. Дошедшие до нас
записи достаточно скудные, но мы знаем, что семья владела по меньшей
мере одним участком в Ниси бэппу, теперь расположенным в пределах
городской черты Кагосима. Согласно налоговой ведомости, земля
возделывалась владельцем, которым значился Сайго Китибэи. Иваяма Току
вспоминала, что младший брат Сайго, Китидзиро, собирал в Ниси бэппу
хворост, привозил его на спине вьючной лошади обратно в самурайский
квартал и подавал от двери до двери. Неясно, приходилось ли когда-нибудь
самому Такамори стоять на рисовом чеке с мотыгой в руке, но как старший
сын и наследник он был очень хорошо знаком с финансовой стороной
семейного земледелия.
Даже с этим дополнительным доходом семья
Сайго жила очень скромно. Женщинам самим приходилось заниматься стиркой и
уборкой, и Иваяма позднее вспоминала, как однажды человек, заглянувший к
ним в дом, по ошибке принял ее за служанку. Эти стесненные
обстоятельства сформировали личность и философию юного Такамори. Его
отец, Китибэи, формально считался полным самураем (си или дзокаси), и
теоретически получаемого им жалованья должно было хватать на содержание
семьи. Но на практике семья Сайго жила скорее как госи — экономически
самостоятельные «сельские воины». Госи были потомками выходцев из самых
низов воинского сословия, высланных в сельскую местность, где они
контролировали крестьян. Как городской самурай, Сайго имел значительно
более высокий статус, чем госи. Пропасть между истинным, городским
самураем и госи была настолько велика, что любой самурай, которому
показалось, будто бы госи каким-то образом задел его честь, имел
законное право зарубить наглеца на месте. Поскольку самурай защищал свою
честь, это не считалось оскорблением, и ему оставалось только убедить
свое начальство в серьезности оскорбления. и вот, хотя юный Такамори,
как полный самурай, являлся членом этой элиты, экономически он был
значительно ближе к госи. Сайго приходилось постоянно сталкиваться с
несоответствием между своим номинальным и реальным статусом.
Этот
разрыв между формальным положением и повседневной жизнью наделил
Такамори скромностью и глубоким чувством чести. Сайго не имел
возможности наслаждаться привилегиями своего элитного статуса, но он мог
облагородить свою бедность, перенося ее со стоицизмом и достоинством. В
1872 году, когда Сайго, наконец, заплатил часть своего
двадцатипятилетнего долга Итагаки, он принес самые глубокие извинения за
свою затянувшуюся неплатежеспособность:
«Я прибыл только вчера,
вместе со свитой его величества, так что надеюсь, вас не обидит
некоторая поспешность моих строк. Много лет назад мой покойный отец взял
у вас взаймы. После его кончины я и мои братья, испытывая большие
трудности, ни разу не нанесли вам визит и оставили свой долг без
изменений. Здесь я просто не нахожу слов... В прошлом году я переехал в
столицу, где мне была поручена важная работа в правительстве, занявшая
все мое время. Это высокое назначение, которого я недостоин, стало
возможным для меня только благодаря тому, что мой отец одолжил у вас
крупную сумму денег, которая позволила ему вырастить и поставить на ноги
своих многочисленных детей. Мой отец постоянно напоминал мне об этом.
Все это время я искренне желал расплатиться с вами, но просто не сумел
найти способа вернуть свой долг, более того, я заплатил вам проценты
лишь за один год, за что приношу свои самые глубокие извинения. Я
надеялся, что мое нынешнее возвращение в родные края позволит мне,
наконец, развеять последние тревоги моего покойного отца, но поскольку
наша безземельная семья имеет большое количество иждивенцев, оказалось,
что выплатить все проценты и основную часть долга за один раз нам не по
силам. Я прошу вас с пониманием отнестись к нашим затруднениям и
проявить снисходительность в этом вопросе».
Эти строки позволяют
достаточно хорошо понять отношение Такамори к деньгам. Из письма неясно,
что именно он вернул — основной долг, часть процентов или и то, и
другое. Только из ответа Итагаки мы узнаем, что Сайго выплатил 400 иен —
основной долг и проценты примерно за восемь лет. Итагаки дипломатично
отказался принять проценты и вернул ему 200 иен.
Сайго научился
наслаждаться своим привилегированным, но в то же время скромным
положением. В последующие годы, когда его финансовое положение стало
менее затрудненным, он оставался равнодушным к дорогой одежде и
предметам роскоши. Он говорил, что такие вещи не должны интересовать
самурая. Его любимое развлечение взрослых лет — охота с собственными
собаками — по скромности средств больше подходило для самурайского
мальчика. Чтобы отдохнуть и расслабиться, он мог заняться плетением
охотничьих сандалий из соломы или изготовлением приманок для рыбалки.
Любовь к простым, традиционным развлечениям отличала Сайго от его коллег
по работе в правительстве Мэйдзи, которые использовали свое
новоприобретенное богатство и влияние для того, чтобы устраивать
развлекательные мероприятия по западному образцу, к примеру, на
проведение костюмированных балов в европейском стиле. Для Сайго такие
расточительные нововведения были олицетворением революции, пошедшей по
неверному путиОбразование Сайго
Школьная система, давшая
образование Сайго, имела двухступенчатое строение: он посещал как
местную школу, так и центральную академию княжества. В при-замковых
городах все самурайские мальчики, за исключением немногих членов элиты,
посещали школы своего района, называвшиеся годзу. Годзу были братствами в
такой же степени, как и школами: подчинение младших учеников старшим
составляло основу взаимоотношений в годзу, и мальчики тратили
значительную часть своего времени на обучение боевым искусствам и
подготовку к местным празднествам. Хотя годзу обеспечивали хорошее
начальное образование, основной упор в них делался на товарищескую
сплоченность и дисциплину. Мальчики четырнадцати лет и старше
становились наставниками для младших учеников, а во время войны каждый
годзу должен был действовать как самостоятельное воинское подразделение.
Внутренние правила годзу уделяли основное внимание воспитанию чести,
отваги и чувства собственной исключительности: младшим ученикам не
разрешалось разговаривать с членами других годзу.
Годзу впервые
появились в 1590-х, когда Симадзу, по приказу Тоётоми Хидэёси,
мобилизовали своих самураев для вторжения в Корею. После того как Сацума
отправило на войну около десяти тысяч человек, многие самурайские
мальчики в призамковом городе остались без отцовского присмотра. Чтобы
контролировать этих буйных беспризорников, княжество основало то, что
впоследствии стало основой для системы годзу. Мальчики были собраны в
группы по месту жительства, где им прививали нормы хорошего поведения. В
1596 году в княжестве был выпущен эдикт, предостерегавший членов этих
групп от нарушения закона, грубого языка и двуличности. Мальчиков
призывали проявлять смелость и следовать по пути воина.
В
середине восемнадцатого века эта простая система была адаптирована для
предоставления самурайским мальчикам начального образования. Призамковый
город был разделен на районы, названные годзу: в начале 1800-х в
Кагосима было восемнадцать таких районов, но к 1860 году их уже
насчитывалось более тридцати. Деятельность годзу осуществлялась
преимущественно на основании самоуправления. Каждый район имел своего
лидера, свой собственный штаб и свой собственный кодекс поведения. В
некоторых районах существовали отдельные здания, специально
предназначенные для годзу, но чаще всего все занятия проходили в частных
домах. В каждом районе мальчики были разделены на две основные группы:
младшие мальчики, или тиго, и старшие мальчики, или нисэ.
Согласно
общепринятой практике, мальчики поступали в годзу в возрасте пяти или
шести лет, что, по принятому в Японии счету, примерно соответствовало
седьмому дню рождения. Седьмой день рождения мальчика был одним из
нескольких событий, отмечающих его переход из детства во взрослую жизнь.
Обычно в этот день отец юного самурая дарил своему сыну ва-кидзаси,
короткий меч без гарды, и отводил его в центр годзу, чтобы представить
тамошнему лидеру (нисэ гаси-ра). Хотя принятие в тиго происходило почти
автоматически, лидер строго напоминал мальчику о важности годзу.
Новые
члены получали ранг младших тиго, которые должны были придерживаться
строгого распорядка дня с сигналом к отбою. Они не могли покидать свои
дома до 6.00 или после 18.00. В 6.00 бни спешили к дому местного
учителя, помогавшего им с чтением заданных на этот день текстов, которые
обычно представляли собой выдержки из, конфуцианской классики. Эти
уроки были посвящены скорее обучению беглости чтения и заучиванию, чем
пересказу, и однообразная зубрежка нередко доводила мальчиков до слез. В
роли учителей обычно выступали старшие мальчики, часто лидеры нисэ.
Этот пост стал первой руководящей должностью Сайго, и как лидер нисэ он
обучал конфуцианской классике нескольких будущих политических деятелей.
Среди его учеников были Ояма Ивао, Того Хэйхатиро и собственный брат
Цугумити. После утренних уроков тиго получали короткий перерыв на то,
чтобы позавтракать, самостоятельно позаниматься или помочь с делами по
хозяйству. В 8.00 они собирались для спортивных занятий, которыми
руководил старший тиго. Эти утренние физические упражнения имели самый
широкий диапазон — от борьбы сумо до верховой езды. Некоторые игры,
такие, как Косан ивасэ, или «Скажи, дядюшка», были направлены на
развитие как физической ловкости, так и стойкости духа: собравшиеся
мальчики сбивали с ног одного игрока и наваливались на него всей
гурьбой, до тех пор, пока лидер тиго их не отзывал. Примерно с 10:00 у
мальчиков начинался второй период занятий, проходивших под руководством
старшего тиго. На этих уроках, кроме книжных знаний, мальчиков обучали
еще и нормам поведения. После полуденного перерыва мальчики собирались
снова в 2:00 для дальнейших занятий.
Программа обучения тиго была
достаточно односторонней и ограниченной. Все три главных учебника,
лежавших в основе системы образования тиго — «Рэ-кидай ута», «Ироха
ута», и «Торагари моногатари», — были сфокусированы на княжестве Сацума и
доме Симадзу. Автором базового учебника, «Ироха ута» («Алфавитная
ода»), считался Симадзу Тадаёси, великий феодальный правитель
шестнадцатого столетия. Ода представляла собой набор из сорока шести
наставлений, организованных в порядке японской слоговой азбуки. Мораль
этих наставлений была достаточно ординарной: ода призывала детей
прилежно учиться, хорошо себя вести и слушаться старших. Но в Сацума
даже учебная литература была связана с домом Симадзу. Другие тексты были
такими же односторонними. В «Тора-гари моногатари» («Сказание о
тигровой охоте») рассказывалось о вторжении японцев в Корею в 1590-х, но
с точки зрения войск Симадзу. «Рэкидай ута» («Ода поколений») описывала
происхождение дома Симадзу, начиная с Симадзу Тадахиса, жившего в
двенадцатом веке. В оде должным образом упоминался императорский дом и
различные сегуны, но в то же время она описывала правителей Симадзу как
полноправных, независимых монархов. О Симадзу Ёсихиса, который вновь
объединил княжество Сацума после волнений и беспорядков начала
шестнадцатого столетия, ода говорит, что «он управлял людьми при помощи
добродетели, и они вернулись на пути человеколюбия». На языке
конфуцианского учения это означало, что Ёсихиса был скорее монархом, чем
простым феодальным правителем. Насаждая добродетели среди населения, он
узаконивал свои территориальные завоевания. Это косвенно обосновывало
независимость дома Симадзу и делало необязательным одобрение Токугава
для легитимности правления Симадзу. В - последующие годы, став нисэ,
мальчики Симадзу начинали обучаться более разнообразной программе,
включавшей не только простое цитирование, но и интерпретацию
конфуцианской классики. Однако основу образования в годзу составляли
история и традиции дома Симадзу.
В 16:00 мальчики собирались на
улице для занятий боевыми искусствами, проходивших под руководством
нисэ. В отличие от утренних, вечерние упражнения включали и серьезные
занятия фехтованием. Мальчики практиковались с деревянными мечами, но
при этом осваивали технику и тактику реального боя. Обучение фехтованию в
Сацума проходило в соответствии со стилями двух школ: школы Дзигэн,
основанной Того Сигэката, и школы Якумару, представлявшей собой
синкретическую традицию, изначально разработанную последователями
Дзигэн. Школа Дзигэн была одной из самых традиционных и агрессивных
среди всех основных фехтовальных школ. В то время как к девятнадцатому
веку в большинстве школ для снижения травматизма использовались
обтянутые тканью бамбуковые мечи (фукуро синай), школа Дзигэн сохраняла
верность традиционным мечам из твердого дерева (боккэн). Большинство
школ делало упор на сочетание техники атаки и защиты, причем последняя
строилась так, чтобы с максимальной эффективностью использовать ошибки
противника. В отличие от них школа Дзигэн была безжалостно агрессивной, и
вся ее техника строилась на нанесении единственного смертоносного
удара. Школа Якумару отличалась еще большей воинственностью, делая упор
на готовность атакующего умереть. Неудивительно, что из школы Якумару
вышли самые отъявленные головорезы 1860-х. Некоторые косвенные
доказательства позволяют предположить, что Сайго был связан со школой
Якумару.
Мальчики тренировались на улице, невзирая на дождь и
ветер, но в особенно ненастные дни они играли в карточные игры на
исторические темы. В игре «Муса карута» карты представляли воинов,
прославившихся своей преданностью, в то время как игра «Даймё карута»
позволяла выучить имена, ранги и владения главных японских феодальных
правителей. Мальчики тренировались или играли до 18:00, затем они
возвращались домой. После этого для них наступал отбой, и они могли
покинуть свой дом только на следующее утро, в 6:00.
В возрасте
девяти-десяти лет мальчики получали возможность повысить свой статус до
старшего тиго, но для этого им требовалось пройти непростое испытание.
Нового кандидата могли посадить в сундук, использовавшийся для хранения
архивов годзу, плотно перемотать его веревкой, а затем перекатывать по
всем помещениям. Согласно другому ритуалу, мальчики ждали, когда лидер
годзу вызовет к себе кандидата, а затем дружно набрасывались на него и
сбивали с ног. У стар- - ших тиго появлялись новые обязанности. Как и
младшие тиго, они вставали рано, чтобы отправиться на уроки, но теперь
они были не только учениками, но и учителями, которые наблюдали за
младшими тиго во время утренних и дневных занятий. Когда у младших тиго
наступал дневной перерыв, старшие тиго отправлялись на лекции в академию
княжества. После фехтовальной практики младших тиго отпускали домой, но
старшие тиго продолжали свои занятия под надзором нисэ. С 19:00 старшим
тиго разрешалось наблюдать за началом вечернего совещания нисэ. В 20:00
нисэ провожали старших тиго домой.
В возрасте
тринадцати-четырнадцати лет у мальчиков начинался процесс публичного,
формального перехода во взрослую жизнь, который был отмечен тремя
главными ритуалами: церемонией гэмпуку, аудиенцией с даймё и посвящением
в нисэ. В ходе церемонии гэмпуку мальчики получали взрослое платье,
соответствующее их статусу, им присваивали новое, взрослое имя и
выбривали верхнюю Часть лба. Оставшиеся волосы оставляли длинными и
завязывали их узлом на макушке. В дни Сайго эта прическа, изначально
созданная для ношения воинского шлема, была признаком мужественности как
среди самураев, так и среди простолюдинов. Мужская прическа позволяла
сразу же определить сексуальный статус ее владельца. Выбритый лоб
указывал на зрелого мужчину, который готов исполнять активную роль в
сексуальных отношениях со своей женой, сожительницей, проституткой или
мальчиком. Напротив, длинная челка указывала либо на асексуального
юношу, либо на пассивного, младшего партнера в гомосексуальной связи.
Примерно в то же время, когда проходила церемония гэмпуку, мальчики,
обладавшие соответствующим наследственным статусом, получали приглашение
на первую аудиенцию с даймё и получали свои первые поручения. По сути,
это была своего рода производственная практика, при прохождении которой
мальчики работали с 10:00 до 14:00 и получали минимальное содержание в
размере четырех коку в год. Мы можем предположить, что Сайго был
посвящен в нисэ где-то в начале 1840-х: он прошел церемонию гэмпуку в
1841 году, в возрасте четырнадцати лет, а в 1844-м начал работать в
финансовом ведомстве княжества.
Нисэ были освобождены от отбоя,
но продолжали придерживаться строгого распорядка дня. Лидер нисэ был
занят с восхода солнца, обучая местных тиго. Другие нисэ отправлялись в
академию княжества на утренние занятия, а оттуда следовали на службу.
Примерно с 16:00 до 20:00 нисэ обучали или тренировали старших тиго.
После того как нисэ провожали тиго домой, у них наступало свободное
время, которое они могли использовать по собственному усмотрению для
занятий и отдыха. Нисэ обычно собирались снова для совместного чтения —
китайской классики, военных хроник или книг по местной истории. Нисэ
также экзаменовали друг друга, устраивая перекрестные опросы, известные
как сэнги. Экзаменатор ставил гипотетический вопрос, сформулированный
так, чтобы одновременно проверить сообразительность и моральный дух
экзаменуемых. Например, юношей могли спросить, что бы они сделали, если
после долгих поисков по всей Японии убийцы своего отца наконец настигли
бы его в открытом море. Ситуация усложняется тем, что лодка
преследователя внезапно начинает тонуть, он попадает во нвласть волн, и
единственной возможностью на спасение становится рука, протянутая
убийцей. «Правильное» решение этой моральной дилеммы заключалось в том,
чтобы принять помощь, сердечно поблагодарить убийцу, а затем свершить
свою месть, нанеся ему смертельный удар. Каждого участника опрашивали
индивидуально в присутствии остальных экзаменуемых, которые дразнили его
до тех пор, пока он не даст правильный ответ.
Традиции системы
годзу варьировались от утонченных и элегантных до жестоких и
отталкивающих. Так, например, в Кагосима самурайских мальчиков было
принято обучать игре на бива, японской лютне. В остальной части Японии
бива считалась женским инструментом и ассоциировалась с гейшами.
Напротив, в Сацума бива была инструментом мужчин-виртуозов. Это
региональное различие было связано главным образом с личностью Симадзу
Тадаёси, на которого, согласно легенде, произвело большое впечатление
то, как местные монахи распевают сутры, аккомпанируя себе на бива, после
чего он сам начал сочинять песни, прославляющие преданность,
справедливость и сыновнюю почтительность. Многие японские
путешественники отмечали эту особенность обычаев Сацума. В популярных
путевых заметках «Сэйюки», написанных в 1790-х, Тати-бана Нанкэй пишет,
что «все молодые самураи играют на бива. Следуя славной и доблестной
традиции этих провинций, они подвязывают свои широкие штаны,
пристраивают на место длинные мечи и ночь за ночью прогуливаются по
улицам, играя на бива. Их игра безупречна, а пение утонченно. Это совсем
не похоже на музыку бива, исполняемую в других регионах». Среди молодых
самураев было принято проводить вечера на берегах реки Коцуки, отдыхая
под звуки бамбуковой флейты (комабуэ) и бива.
Резкий контраст с
утонченной традицией воинов-лютнистов представлял собой ужасный обычай,
известный как хиэмонтори. Это было соревнование для молодых, амбициозных
фехтовальщиков, которое проводилось в двенадцатый месяц каждого года.
Призом победителю было право испытать свое мастерство владения мечом на
человеческом трупе. Хотя самураи регулярно практиковались с деревянными
мечами, у них редко появлялась возможность почувствовать, как стальное
лезвие разрубает плоть и кости. Самый отважный самурай, победивший в
хиэмонтори, награждался правом нанести первый удар по телу казненного
преступника. Согласно заведенному обычаю, нисэ собирались в тюрьме
княжества, расположенной в Сэто. Юноши ждали, когда палач отрубит голову
приговоренному, а затем всей гурьбой набрасывались на труп. Первый, кто
откусит ухо или палец и покажет его своим компаньонам, признавался
победителем и получал право первым попрактиковаться на трупе.
Соотечественник Сайго, Кирино Тосиаки, и будущий премьер-министр Ямамото
Гоннохоэ были среди самых активных и успешных участников хиэмонтори.
Система
годзу была исключительно мужским институтом. Ее деятельность была
направлена на воспитание таких традиционных мужских качеств, как сила,
отвага, солидарность, но при этом контакт с женщинами, кроме тех,
которые являлись членами семьи, был строго запрещен. Если во времена
Сайго такой порядок никому не казался странным или необычным, то уже к
концу девятнадцатого столетия некоторые японские писатели начали
выражать обеспокоенность гомоэротической направленностью культуры годзу.
Баллады, воспевающие мужскую красоту и близкие узы между нисэ и тиго,
внезапно стали рассматриваться как признаки гомосексуальной культуры. К
началу двадцатого века ассоциация Сацума с гомосексуальностью
распространилась настолько широко, что любовную связь мужчины с мужчиной
стали называть «сацумская привычка». В 1899 году многие крупные газеты
приписывали распространение гомосексуализма в японском флоте тлетворному
влиянию Ямамото Гоннохоэ, тогдашнему морскому министру. Даже конфликт
1873 года между Сайго и Окубо Тосимити, основательно потрясший
государство Мэйдзи, приписывали их затянувшемуся спору из-за мальчика,
который начался еще в то время, когда они были членами одного годзу.
Так
была ли культура годзу гомосексуальной? Этот вопрос настолько же
интересный, насколько и неуместный, поскольку в нем содержится явный
анахронизм. Во времена Сайго термина «гомосексуальный» в качестве ярлыка
для людей просто не существовало: секс с мужчиной был скорее обычной
практикой, чем характерной особенностью. Как и в случае с выпивкой или
рыбалкой, каждый мужчина, в зависимости от своих личных предпочтений,
мог предаваться однополой любви регулярно, время от времени или никогда.
Ввиду отсутствия библейского сказания о Содоме японцы, жившие в эпоху
Токугава, не знали концепции содомии, и законы того времени не запрещали
самих гомосексуальных отношений. Запретительные нормы, связанные с
сексуальными отношениями между мужчинами, были сосредоточены главным
образом на результатах «вызывающего» или «провокационного» сексуального
поведения. Так же как общение с гейшей или употребление спиртных
напитков, половой контакт между мужчинами превращался из развлечения в
порок только в тех случаях, когда дело доходило до крайностей. Например,
когда княжество Ёнэдзава в 1775 году издало постановление о
гомосексуальной активности, там говорилось скорее о насилии, чем об
извращении. Любой конфликт между красивым молодым самураем, его отцом и
его любовником мог легко привести к обнажению мечей и кровопролитию.
Гомосексуальность представляла собой проблему только потому, что ссоры
любовников-мужчин часто приводили к насилию и угрожали общественному
порядку. Однако защитники гомосексуальных отношений считали сексуальный
контакт между мужчинами естественным продолжением уз, связывающих
воинов. В своем трактате, посвященном пути самурая, Ямамото Цунэтомо
писал, что смерть за своего любовника является высшим проявлением
преданности. Единственную сложность представляет собой потенциальный
конфликт с другими обязательствами. «Отдать свою жизнь за другого — это
основной принцип мужеложства... Однако, в таком случаеГтебе нечем
пожертвовать ради своего господина». Но данного противоречия не
возникнет в том случае, когда господин и любовник соединены в одном
лице, и гомосексуальная страсть часто лежала в основе дзунси — обычая
совершать самоубийства после смерти своего господина. Учитывая
многообразие и изменчивость концепций сексуальных отношений между
мужчинами, можно предположить, что гомосексуальность была несущественной
и ничем не примечательной частью жизни годзу.
Был ли Сайго
гомосексуалистом? Этот вопрос тоже можно назвать интересным и в то же
время неуместным. В письмах Сайго нет никаких упоминаний любовников
мужского пола, и ни в одном из воспоминаний современников о его жизни
ничего не говорится о гомосексуальной активности. Однако Сайго в письмах
был крайне немногословен во всем, что было связано с его личной жизнью,
и лишь вскользь упоминает своих трех жен. Но более характерно, что в
ранних письмах Сайго перед нами предстает как человек, которого
совершенно не интересует секс любого рода. Позиция Сайго была
обусловлена главным образом трагической судьбой его первого брака. Он
впервые женился в 1852 году, но через два года, когда Сайго перевели в
Эдо, этот брак был расторгнут по инициативе родственников жены. Горько
переживая последствия этого развода, Сайго выразил свое отчаяние через
сексуальное самоограничение. Со своего нового поста в Эдо он писал:
«Наслаждаясь жизнью в столице, в том, что касается женщин, я продолжаю
соблюдать монашеский обет. Я был разлучен с женой, которую мне подыскали
мои родители... Хотя мои брачные клятвы больше недействительны, у меня
нет желания жениться снова». Хотя Сайго в конечном итоге женился еще
дважды, стал отцом пятерых детей и встречался с гейшей из Киото, в 1854
году он гордился тем, что совершенно избегает женского общества. Для
него воздержание было не ограничением, а средством укрепления духовных
сил: например, он поклялся, что будет соблюдать обет целомудрия, если у
его господина, Симадзу Нариакира, вырастет здоровый наследник мужского
пола. В юности Сайго рассматривал секс не как приятное развлечение или
проявление интимных чувств, а как помеху счастью и преданности.
Как
еще система годзу могла повлиять на Сайго? Учитывая образ великого
воина, который закрепился за Сайго в народном сознании, испытываешь
большое удивление, когда сознаешь, что годзу он служил скорее как
ученый, чем как боец. Поворотной точкой в жизни Сайго стал судьбоносный
день 1839 года, когда, вернувшись домой из академии, он вступил в спор с
другим самураем. В результате были обнажены мечи, и противник серьезно
ранил Сайго в правую руку. Рана мешала Сайго в тренировках с оружием и
вынудила его пересмотреть свои цели. С этого момента Сайго оставил
боевые искусства и сосредоточил всю свою энергию на учебе. Именно как
учитель, а не как боец, Сайго быстро сумел отличиться: его выбор на роль
инструктора в годзу свидетельствует о том, что у своих сверстников он
пользовался большим уважением. Ранний педагогический опыт Сайго оказал
влияние и на его взрослую жизнь: даже в самые мрачные моменты он находил
удовольствие в обучении детей. В 1858 году, когда Сайго находился в
ссылке на отдаленном острове Амамиоси-ма, он относился к местным жителям
с плохо скрываемым презрением, но при этом не сумел сохранить своего
высокомерия в общении с детьми. В душераздирающем письме к Окубо он
пишет о своей глубокой депрессии и чувстве одиночества, но в то же время
сообщает: «Трое местных детей долго уговаривали меня принять их себе в
ученики, и в конце концов я согласился стать их учителем». Сайго нашел
свое место на острове в качестве школьного учителя. Его отчаяние
постепенно улетучилось, и он сумел примириться со своим положением
ссыльного. Тремя годами позже, находясь под домашним арестом на
маленьком островке Окиноэрабусима, Сайго учил местных детей
конфуцианской классике. Среди его учеников был Миса Танкэй, сын местного
начальника полиции.
Система годзу была лишь частью образования
Сайго. Как и большинство самураев из призамкового города, Сайго получал
более глубокие знания в академии княжества Дзосикан. Основанная в 1773
году, академия Дзосикан занимала около трех акров возле замка Цурумару.
На территории академии находились лекционный зал, библиотека, общежитие и
несколько часовен, посвященных конфуцианским мудрецам. В штате этого
учебного заведения насчитывалось более семидесяти человек, среди которых
были директор академии, профессор, пятнадцать доцентов, тридцать
лекторов и инструкторов, пятнадцать наставников, десять писцов и два
стражника. Академия исполняла сразу несколько функций. Главная ее задача
заключалась в том, чтобы обеспечить образование для старших тиго и
нисэ, но академия также была открыта для сельских самураев и
простолюдинов. Дзосикан обычно посещали от четырехсот до восьмисот
студентов. Кроме того, академия удовлетворяла потребности в образовании
местной элиты. Даймё и его старшие вассалы регулярно вызывали к себе
преподавателей из Дзосикан для проведения частных занятий по
конфуцианской философии.
В отличие от учебной программы годзу,
программа Дзосикан была строго академической, сконцентрированной на
изучении конфуцианской классики. Студенты учились по главным текстам
восточноазиатской традиции, известным как «Пять канонов и четыре книги».
Для непосвященных эти тексты были трудны и непонятны. Написанные на
древнекитайском языке в лаконичном и афористичном стиле, они требовали
подробных объяснений и комментариев. Только после тщательного изучения
литературного китайского языка японские студенты получали возможность
самостоятельно выполнять свои домашние задания. Но это классическое
образование позволяло Сайго и его товарищам приобщиться к великой
интеллектуальной традиции. Главные тексты, которые изучались в академии
Дзосикан, едва ли чем отличались от текстов, составлявших основу
образования в конфуцианских академиях Китая, Кореи или Вьетнама. Их
содержание оставалось неизменным не только в разных странах, но и во
времени. В дни Сайго «Пять канонов и четыре книги» уже на протяжении
многих веков были краеугольным камнем гуманитарного образования. Это
образование познакомило Сайго с историческими примерами преданности,
чести и отваги. Оно также сформировало представление о самовыражении.
Большую часть своей жизни Сайго регулярно писал стихи на классическом
китайском. Хотя их художественная ценность может вызывать сомнения,
стихи Сайго наполнены ссылками на классические китайские тексты. Для
Сайго древнекитайская история не была чужой: она представляла собой
общее культурное наследие всех цивилизованных людей.
Развивая в
себе вкус к древней китайской литературе, Сайго в то же время старался
выйти за рамки традиционного понимания конфуцианской классики. Академия
Дзосикан следовала традиционной интерпретации конфуцианской канонической
литературы, известной как учение Чжу Си. Сунский ученый Чжу Си
(1130—1200) создал широкомасштабный синтез этики и натурфилософии. Он
утверждал, что не существует различий между законами, управляющими
природными феноменами, и нормативными или дескриптивными принципами
человеческого общества. Все на свете управляется единым набором
основных, универсальных принципов. Поскольку между этикой и
натурфилософией не существует различий, изучение физического мира имеет
большое значение для развития этики. и наоборот, медитация и развитие
этики приводят к лучшему пониманию физического мира. Поэтому Чжу Си
выступал за разностороннюю программу обучения, включающую чтение, тихое
созерцание, физические упражнения, каллиграфию, арифметику и
эмпирические наблюдения. Синтез Чжу Си можно рассматривать как
конфуцианский ответ на буддизм и даосизм. Идея полного единения человека
и природы была навеяна даосизмом, в то время как тихое созерцание
представляло собой интерпретацию буддистской медитации. Внедрив эти идеи
в практику, Чжу Си превратил конфуцианство из политической и этической
философии в завершенную религиозную и метафизическую систему.
Влияние
Чжу Си на восточноазиатскую школу философской мысли трудно переоценить.
Он помог окончательно определить новый канон конфуцианской классической
литературы, и для многих его комментарии к ней стали такими же важными,
как и оригинальные тексты. К концу восемнадцатого века учение Чжу Си
доминировало в Японии в большинств
Главная | 
